Юлий Кошаровский●●Мы снова евреи●Глава 5 Оттепель

Материал из ЕЖЕВИКА-Публикаций - pubs.EJWiki.org - Вики-системы компетентных публикаций по еврейским и израильским темам
Перейти к: навигация, поиск

Книга: Мы снова евреи
Характер материала: Исследование
Автор: Кошаровский, Юлий
Копирайт: правообладатель запрещает копировать текст без его согласия
Гл. 5. Оттепель

Содержание

Предисловие

«Со смертью Сталина прекратились массовые аресты и кровавые чистки, исчезла атмосфера смертельного террора. Заключенные возвращались домой. Начались детант с Западом и с Китаем, примирение с Тито, возобновились культурные обмены. Советский режим приобретал некоторые гуманные черты. Вскоре из общественной жизни исчезли и обожествляемый образ Сталина, и его имя, и его бесчисленные изображения. Выдача ежегодной Сталинской премии была прекращена. История партии и советского государства были переписаны заново».1 Страна вздохнула свободнее. Дипломатические отношения с Израилем, прерванные 9 февраля 1953 года, в июне были восстановлены. С апреля 1953 года стала стихать антиизраильская риторика.

Через четыре месяца после смерти Сталина пал жертвой борьбы за власть Л.Берия. На заседании Президиума ЦК КПСС 26 июня 1953 он был арестован группой военных во главе с маршалом Г. К. Жуковым. Берию объявили агентом британской разведки, вывели из состава ЦК, исключили из партии и 23 декабря 1953 года расстреляли.

Недолго удержался у власти и его старый друг Г.Маленков, немало потрудившийся на ниве чисток и антиеврейских кампаний. В 1955 году его сняли с поста главы правительства. В качестве лидера государства утвердился Никита Хрущев, которому в первые годы удалось представить себя в качестве эффективного и мощного лидера, культивировавшего коллективное руководство. С этими годами связан период в советской истории, получивший по меткому выражению И. Эренбурга название «Оттепель». Хрущев начал постепенный, аккуратно дозированный и контролируемый процесс «десталинизации» советского общества.

Вместе с «оттепелью» из лагерей возвращаются тысячи и тысячи репрессированных, в том числе старые сионисты. В обществе начинает формироваться молодое поколение без удушающего страха перед властью, характерного для сталинской эпохи. Некоторые осмелели настолько, что возобновили переписку со своими родственниками в Израиле и в других странах, стали получать от них посылки.

Евреи по-разному реагировали на изменение условий. Бóльшая часть все еще надеялась, что с прекращением антисемитской кампании она сможет интегрироваться в окружающем обществе. Другие более не видели своего будущего в Советском Союзе. Они усвоили уроки войны и сталинских репрессий и думали о репатриации. В их среде «стали образовываться небольшие неформальные группы в Москве, Ленинграде, Киеве, Одессе, Риге, Вильнюсе, Львове и других городах… Некоторые из групп возникали под впечатлением эйфории постсталинской эры, другие — под влиянием… старых дореволюционных сионистов или людей, выросших в западных районах страны и учившихся до присоединения этих территорий к СССР в еврейских школах… В особенности это касалось прибалтийских евреев, которым не нужны были внешние факторы или антисемитизм, чтобы напоминать им об их еврействе… Они никогда не отрывались от своих национальных корней».

Основной темой в национально мыслящих группах был Израиль и все что с ним связано. Знавшие идиш, иврит или английский могли слушать израильское радио и были источниками информации для других. Передачи на идише начали глушить уже в 1954 году, но на иврите и английском они были вполне доступны на коротких волнах практически на всей территории Советского Союза, а на средних волнах — на Кавказе и на Черноморском побережье. Через радиостанцию «Коль Цион Лагола» («Голос Сиона для диаспоры») советские евреи узнавали о различных спортивных состязаниях, в которых принимали участие израильские спортсмены. Размеры еврейского присутствия на этих состязаниях, толпы, ожидавшие израильских спортсменов на промежуточных остановках по пути в Москву, говорили о том, что израильское радио слушает значительная часть еврейского населения.

Некоторые контактировали с представителями израильского посольства, несмотря на то, что это было рискованно: израильская делегация находилась под постоянным наблюдением. На встречах работники посольства давали печатные материалы культурного и исторического содержания, учебники иврита, местные евреи были лишены их протяжении многих лет. Местные могли передать просьбы и пожелания, например, «вести передачи израильского радио на более простом иврите, чтобы большее число людей могло их понимать».

Члены израильской делегации получили от своего правительства указание поддерживать контакты с еврейским населением. Если до февраля 1953 года (до разрыва дипломатических отношений) израильтяне посещали синагогу только по большим праздникам, то теперь они ходили туда каждую субботу. Кроме того, появилась возможность посещения различных городов, иногда на собственных машинах с израильским флагом на капоте, что неизменно привлекало местных евреев. Где бы израильтяне ни появлялись, они старались посетить местную синагогу.5 Чаще это происходило в Одессе, куда прибывали израильские корабли, груженые цитрусовыми, но дипломаты посещали также Киев, Харьков и многие другие города.

Вокруг молодых привлекательных лидеров возникали самодеятельные группы в местах, где об еврейском образовании не помнили со времен революции. Одну из таких групп организовал в Москве Давид Хавкин, выросший в традиционной еврейской семье. Его отец дома и на улице разговаривал на идише, по праздникам посещал синагогу и иногда брал с собой маленького сына. Он пострадал во время НЭПа, долгие годы скрывался от преследований и откровенно ненавидел советскую власть.

"Как-то, — вспоминает Давид, — я обратил внимание на то, что на праздники, особенно на «Симхат Тора» («Радость Торы»), к синагоге приходят какие-то молодые евреи, что-то ищут… На следующий год приходят другие, тоже что-то ищут… Я собрал несколько ребят и предложил встречаться каждую субботу вечером, на «моцаэй шабат»(«исход субботы»)… песни, танцы. Мы договорились, что каждый приведет кого-нибудь еще, и наша группа быстро росла. Мы собирались, естественно, возле синагоги — а где еще евреям собираться? КГБ решил надавить на нас через синагогальное начальство. Главный раввин заявил, что из-за нас могут закрыть синагогу, а это будет катастрофой для евреев. Я его успокоил. Я сказал, что это единственная синагога на 600 тысяч евреев Москвы, она нужна властям для показухи, и ее не закроют. Но потом мы все же решили с ним не ругаться и передвинули наши встречи на площадь Ногина, к памятнику героям Плевны. Так у нас сбилась хорошая компания".

В Уральском политехническом институте (Свердловск) группа собралась вокруг Ильи Войтовецкого (1954). Он вырос на Урале, куда его родители приехали с Украины в 1941 году в эвакуацию, но отца через несколько дней мобилизовали. Разговорным языком в семье был идиш, все письма с фронта отец писал на идише, он вообще не знал русского языка. По этим письмам Илья научился читать. Мать, кроме того, владела ивритом и соблюдала традиции (ее отец в свое время был габаем в синагоге). Часть родственников пострадала во время чисток. Один из них, дядя Ильи по матери, Фроим Альперин, был расстрелян в 1938 году за сионизм (буржуазный национализм).

— У нас было много евреев с Украины, — вспоминает Илья.7 — Они приехали в Свердловск, потому что на Украине у них не было никаких шансов получить высшее образование. Эти ребята были ближе к традиции, чем в российских городах. Они знали, что такое «брис» (брит мила, обрезание), Сúмхэс-Тóйра (Симхат-Тора), Йóм-Кúпэр (Йом Кипур, Судный день), многие разговаривали с родителями на идише… Вот читать и писать они не умели. А я умел.

— Вы учились читать и писать?

— Мы читали книжки на идише, которые мне удавалось доставать. Постепенно это превратилось в уроки.

— Что давали им эти уроки?

— Они… они прикасались к родной культуре, живой, образной, с еврейскими интонациями… гордились успехами… Парень пишет письмо домой, а в нём несколько слов на идише — для бабушки, душу греет…

— Израиль как-то присутствовал?

— У нас был хороший приемник рижского производства с коротковолновыми диапазонами — ВЭФ. Бухарест передавал получасовые культурные программы на идише. Мы их слушали, а потом обнаружили, что на соседней волне вещает Израиль… Так начался наш сионизм… Мы с интересом обсуждали все, что касалось Израиля. Группа просуществовала около двух лет. За это время я обучил идишу человек восемьдесят… мы познакомились с массой интересных материалов… «Психология еврейского духа», «Старая новая родина» Герцля, книги Шолом-Алейхема… Разгром пришел в то самое время, когда мы поверили, что с Двадцатым съездом (1956) пришла свобода… Против меня открыли персональное дело. «Он говорил, что Карл Маркс еврей!» — обвиняли меня при исключении из комсомола. Мне пришлось уйти в академический отпуск «по состоянию здоровья», и это меня спасло. Через некоторое время начались исключения сотен студентов по идеологическим мотивам. В эту кампанию попали многие ребята и из моей группы.

« В Риге в 1953-56 годах активную сионистскую деятельность развивал И.Шнайдер. Ему удалось привлечь к возрождаемому сионистскому движению многих молодых евреев… Борьбу за возрождение еврейской культурной и национальной жизни развернули Д.Гарбер и Ш.Цейтлин… В Киеве существовал сионистский кружок, группировавшийся вокруг Б.Вайсмана и Ц.Ременника».

Сотни советских евреев из разных городов в той или иной форме принимали участие во встречах возрождающихся сионистских групп и кружков. Первая волна арестов 1955-56 годов коснулась около ста человек, большинство было позднее освобождено. Шесть активистов: Элиягу Губерман и его жена Рахель, Гита Ландман и ее муж Моисей, Борис Ротенбург и Бася Шевелева — были обвинены по статьям «58-1 а» (измена родине), «58-10» (хранение националистической литературы с целью ведения антисоветской пропаганды), «58-11» (принадлежность к антисоветской организации) и приговорены к лишению свободы от 3 до 10 лет.10 В 1955—1957 годах были арестованы, судимы и приговорены к длительным срокам заключения (от 2 до 10 лет) члены группы Вайсмана и Ременника из Киева.

Одновременно с началом арестов еврейских активистов из Советского Союза были изгнаны три сотрудника израильского посольства. Не Сталин, конечно, но зубы тоталитарного режима кусались и во время «оттепели».

Процесс десталинизации и возрождения «ленинских норм» достиг своего пика в секретном докладе Хрущева, зачитанном на Двадцатом съезде партии в ночь с 24 на 25 февраля 1956 года. Этот съезд был первым после смерти «вождя народов» и вошел в историю благодаря докладу «О культе личности И. В. Сталина».

Ко времени съезда были освобождены миллионы политических заключенных. Подавляющее большинство было реабилитировано, и им было разрешено возвратиться в места прежнего проживания. Реабилитированные привезли с собой правду об огромных лагерях принудительного труда и чудовищных размерах репрессий. С каждым днем тайные дела, творившиеся в сталинских застенках, становились все более явными.

Практически все послесталинское руководство было причастно к этим беззакониям и стремилось замалчивать реальные размеры содеянного, списывая «отдельные перегибы» на враждебное окружение и трудности социалистического строительства. Иначе смотрел на это Хрущев. В первые годы после Сталина Никита Сергеевич с успехом использовал свое положение Генерального секретаря и успел основательно почистить архивы. Он готовился к новому броску в борьбе за единоличную власть. Другой власти в стране, при всех разговорах о коллективном руководстве, он себе не представлял.

Теперь у него было преимущество перед политическими соперниками, в особенности из старой сталинской гвардии — Молотовым, Кагановичем, Ворошиловым, замешанными в репрессиях тридцатых годов. Особой широтой мышления Никита Сергеевич не отличался и далеко вперед заглядывать не привык. Его отличала безудержная уверенность в себе и подход к решению проблем в стиле кавалерийских наскоков, которые, как правило, заканчивались провалом (поднятие целины, кукуруза, совнархозы, агрогорода). Речь на закрытом заседании Двадцатого съезда с осуждением сталинских репрессий и «Хрущевская оттепель» — это, пожалуй, единственное, за что одни будут всегда помнить его с чувством благодарности, а другие проклинать за развал страны и социалистического лагеря, за сокрушительный удар по вере в социалистические идеалы. Евреям не за что особенно благодарить Хрущева. Антиеврейские процессы и антисемитские кампании в его речи осуждены не были. Не проявил он себя в этом и впоследствии. Скорее наоборот, обогатил русский язык новыми антисемитскими оборотами.

На делегатов съезда доклад произвел ошеломляющее впечатление. Хрущев говорил о диктаторских методах управления, о режиме кровавых репрессий, о физическом уничтожении 70 процентов личного состава партии в 1934—1938 годах, об использовании пыток для получения признательных показаний арестованных, об использовании методов массового террора. Он говорил о создании и постоянном продвижении Сталиным культа самовосхваления, об ошибках во время Второй мировой войны, депортациях национальных меньшинств… И хотя Хрущев не упомянул ни о коллективизации, ни о показательных процессах, ни о гибели миллионов обычных безвестных граждан, это были страшные обвинения преступлений коммунистического режима против собственного народа…

Эффект, произведенный докладом на делегатов съезда, вдохновил Хрущева на изменение первоначального замысла, предполагавшего сохранение доклада в тайне (делегатам даже запретили вести записи во время его выступления). Сразу же после съезда было принято решение ознакомить с ним партию и актив комсомола. Доклад стали зачитывать на закрытых партийных собраниях предприятий, институтов, колхозов. Краткое содержание было передано для ознакомления в университеты. Копии доклада были направлены коммунистическим партиям восточноевропейских стран. Там и произошла утечка. По одной из версий из польской компартии, не без участия «Мосада» (израильской разведки), эти копии попали к американцам и в июне 1956 года были опубликованы на Западе. В Советском Союзе доклад был опубликован в открытой печати только в 1989 году — на четвертом году горбачевской перестройки, но страшная правда просочилась через партийные заслоны уже в конце пятидесятых годов и потрясла миллионы советских граждан.

Через нескольких месяцев после выступления Хрущева на Двадцатом съезде началось брожение внутри мирового коммунистического движения. Это брожение подавляли в зависимости от местных условий уговорами и административным давлением (Польша), или танками (Венгрия).

Тем временем Хрущев с помощью своих сторонников в партийном аппарате и в руководстве МГБ накапливал материалы об участии в репрессиях Молотова, Кагановича и Ворошилова. На заседаниях Президиума ЦК все чаще стали оглашаться архивные документы с их санкциями на аресты и расстрелы. Судьба этой тройки была предрешена. Июльский пленум ЦК осудил поведение «антипартийной группы», активно сопротивлявшейся дальнейшим разоблачениям сталинского режима и утверждавшей, что они будут восприниматься как саморазоблачение. «Мы развенчали Сталина, — говорил Кагонович, — и незаметно для себя развенчиваем тридцать лет нашей работы… перед всем миром…» Шепилов не был лично замаран в репрессиях, но он с таким же с беспокойством говорил о том, что означает, на самом деле, обнародование преступлений сталинской клики: «Вы предлагаете, чтобы мы сейчас перед коммунистическими партиями, перед нашим народом сказали, что во главе нашей партии столько-то лет стояли и руководили люди, которые являются убийцами, которых нужно посадить на скамью подсудимых. Скажут: какая же это марксистская партия? Я говорил и товарищу Жукову: те факты, которые он приводит, — это факты, но зачем сейчас это делать, кому от этого польза?»

Хрущев позже примет эту аргументацию, но не раньше, чем избавится от своих главных соперников. Их, правда, не судили, чтобы не давать «пищу врагу», даже оставили в партии и дали третьестепенные должности. Хрущев не станет до конца разоблачать сталинские преступления. Нежелание доводить дело до пересмотра открытых процессов тридцатых годов Хрущев объяснял нажимом со стороны руководителей «братских компартий», присутствовавших на процессах и затем свидетельствовавших о справедливости приговоров. «Мы не захотели дискредитировать их заявления и отложили реабилитацию Бухарина, Зиновьева, Рыкова, других товарищей на неопределенный срок».

Несмотря на то, что разоблачению и осуждению подверглась только часть злодеяний тридцатилетнего режима Сталина, Хрущев дал стране и миру документ колоссальной обличительной силы, потрясший до самого основания идеологические и моральные устои коммунистического движения. Неудивительно поэтому, что осуждение преступлений прошлого и признание тоталитарного характера власти Сталина многими было воспринято как призыв к демократизации общества, к восстановлению свободы личности, к возможности высказывать свое мнение.

Партийная номенклатура мыслила иначе. Она стремились к сохранению монопольной власти компартии, ее диктатуры. Для поднятия пошатнувшегося авторитета партии ее руководство стало пропагандировать экономическую программу, призванную коренным образом улучшить материальное положение граждан страны (подъем сельского хозяйства, строительство жилья, увеличение объема социальных благ). Программа выглядела красиво только на бумаге. Обремененная огромными расходами на армию и военно-промышленный комплекс централизованная экономика, управляемая безграмотными партийными бонзами, не имела никакого шанса добиться реального успеха.

Ни в секретном докладе, ни позже, еврейская тема никак не выделялась. Не было признано уничтожение Сталиным еврейских интеллектуалов, уничтожение писателей и поэтов, еврейской культуры, нигде не отмечалось сознательное вытеснение евреев с руководящих должностей и определенных сфер деятельности (политика, военная промышленность, партийная номенклатура). Даже «дело врачей» рассматривалось как обычное злоупотребление властей, без антисемитского подтекста. «Да там же большинство было русских и украинцев, таких как Виноградов, Василенко, Егоров, честные люди, которые в дальнейшем были реабилитированы. Всему этому делу (на Западе) был придан сионистский, еврейский характер», — не моргнув глазом, скажет Хрущев в разговоре с иностранной делегацией. Делалось это вполне сознательно — коли не было специальных злоупотреблений против евреев, то нет необходимости и в специальных мерах по исправлению содеянного, не надо восстанавливать расстрелянную культуру, закрытые театры, институты, общества и организации. «У нас нет никакого намерения возрождать мертвую культуру», — скажет по этому поводу М.Суслов в 1956 году, отражая общие воззрения руководства.15 Коли не признается дискриминация при приеме на работу и в высшие учебные заведения, значит, и там ничего менять не нужно. Политика руководства в отношении евреев осталась прежней: они были обречены на полную и насильственную ассимиляцию в условиях дискриминации, преследований и антисемитизма.

Сам Хрущев, не обладавший большой способностью скрывать мысли и чувства, не раз демонстрировал свои антисемитские наклонности, хотя не готов был в этом признаться. Когда его донимали такого рода вопросами, он ссылался на то, что его сын женат на еврейке и что у него есть друзья евреи (известно, что длительное время ему покровительствовал Каганович). Вот несколько перлов из его изречений: «В Советском Союзе нет антисемитизма. Самим же евреям лучше не занимать высоких государственных постов»; «Беспорядки в Польше и Венгрии в 1956 году произошли потому, что на правительственных должностях там было много евреев»; «Крым не должен был превращаться в центр еврейской колонизации, потому что в случае войны он превратился бы в военный лагерь против Советского Союза».

И все же при Хрущеве условия изменились значительно: прекратились массовые репрессии и люди почувствовали себя немного увереннее; в очередной раз перетряхнули и впервые публично осудили карательные органы — они теперь вынуждены были вести себя осторожнее; получила серьезные пробоины «единственно верная» линия партии, и у людей появилось больше скепсиса; «в книжных магазинах и „толстых“ журналах появилась „вольная“ литература, возник новый театр, свободолюбивая поэзия выплеснулась на площади…»166 При Хрущеве росло иное поколение людей. Вскоре он начнет создавать свой собственный культ личности, «закручивать гайки», но никогда уже не будет такого животного страха перед властью и слепого повиновения ей, как при Сталине. «Оттепель» и секретная речь Хрущева прочертили границу между прошлым и будущим.

Синайская кампания

1956 год был богат событиями и на Ближнем Востоке. В октябре, после того как Египет блокировал израильский порт Эйлат, Израиль начал боевые действие в районе полуострова Синай. В это же время, в ответ на национализацию Египтом Суэцкого канала, Британия и Франция также присоединились к боевым действиям. Советский Союз к этому времени уже полностью принял сторону так называемых «народных» арабских режимов, хотя иногда все еще пытался создать впечатление, что проводит сбалансированную ближневосточную политику.

На самом деле именно Советский Союз подтолкнул Египет к войне, продав ему с помощью Чехословакии большую партию оружия. Оружейная сделка привела к нарушению стратегического баланса в регионе и, в конечном счете, вдохновила Египет на действия, приведшие к войне. Во время Синайской кампании поддержка арабов со стороны Советского Союза приобрела открытый и официальный характер.

"Председатель Совета Министров СССР Н.Булганин направил Давиду Бен-Гуриону ноту, в которой говорилось, что наступление израильской армии в Синае ставит под вопрос само существование Израиля как государства. Советское руководство выступило также с угрозой разрешить выезд добровольцев в Египет (то есть фактически послать регулярные воинские части) для оказания помощи в «отражении агрессии».

Была подключена и советская пропагандистская машина — «тройственную агрессию» клеймили по радио, в печати и на собраниях. «Израиль идёт к самоубийству» — грозно писала советская печать.

« С середины 50-х годов, — писал А.Солженицын18, — решение заручиться арабской дружбой толкало советских правителей вести травлю сионизма. Однако, сионизм был для советских масс далёким, незнакомым и абстрактным явлением. И чтоб эту борьбу овеществить, воплотить, сионизм преподносился как сгусток извечного иудейского образа, облика. В книгах и брошюрах против якобы сионизма вплеталась и борьба с иудаизмом, и открытые антиеврейские мотивы». Как водится, власти вынуждали многих известных евреев принимать участие в этой пропаганде. Их заставляли выступать на собраниях, подписывать гневные петиции, клеймящие тройственную агрессию, нести на демонстрациях антиизраильские лозунги.

На самом деле Синайская кампания стала для советских евреев дополнительным толчком к пробуждению национального сознания и солидарности с государством Израиль. «На протяжении 1956 года, — писал профессор Я.Рои, — по мере того, как арабо-израильские отношения ухудшались, евреи многократно высказывали израильским дипломатам растущую обеспокоенность за безопасность Израиля. Некоторые заявляли, что в случае, если разразится война, начнется поток евреев в израильское посольство для регистрации в качестве добровольцев».

После многих лет травли, антисемитских кампаний и чисток, евреям было трудно поверить в правдивость советской пропаганды. Она была ядовитой, оскорбительной, она ранила, но не выглядела убедительной. Эта пропаганда демонстрировала антиизраильскую позицию советского правительства, не более того. Гораздо большим доверием пользовалось радио Израиля и другие иностранные «голоса». «В Синайскую кампанию, — вспоминает Михаил Членов, — мы были уже большими патриотами, сидели дома около приемников и гордились израильскими успехами». (Членову было тогда 15 лет). Израиль победил, это льстило национальному чувству. Сотни тысяч прильнули к радиоприемникам, вслушиваясь в далекие голоса той войны.

В это время возникает много новых сионистских кружков, в которых участвуют молодые люди, ранее не проявлявшие особого интереса к еврейским национальным проблемам и сионизму. Значительно выросло, особенно среди молодежи, число тех, кто начал идентифицировать себя с Израилем, не видя возможности продолжения своего национального существования в Советском Союзе. Многие из этих молодых людей приняли решение при первой же возможности репатриироваться.

Польская репатриация

После восстановления советско-израильских отношений в декабре 1953 года начался тонкий ручеек еврейской эмиграции в Израиль. В 1953 году было выдано 54 выездные визы, в 1955—106, в 1956—753… Эмиграция, коснувшаяся также немцев и испанцев, проводилась по двум категориям: репатриации и воссоединения семей… Это означало, что советское руководство ни в коей мере не готово было признать свободную эмиграцию. Оно было готово лишь на возвращение иностранных подданных, оказавшихся на советской территории в результате войн и социальных потрясений, и на воссоединение разделенных семей. В отношении евреев каждый случай рассматривался в индивидуальном порядке с нагромождением серьезных препятствий и сопровождался произвольными решениями и крайне неопределенным исходом. Практически все эмигрировавшие в тот период были пенсионерами, воссоединявшимися со своими детьми в Израиле. Эмиграционный ручеек был полностью прекращен в октябре 1956 года в качестве «наказания» Израиля за «агрессию» против Египта. Но буквально через месяц появилась новая, намного более широкая возможность.

Секретная речь Хрущева на Двадцатом съезде партии в феврале 1956 года, как известно, вызвала серьезное брожение в восточноевропейских странах. Для подавления восстания в Венгрии была брошена армия. Октябрьский кризис в Польше преодолевали путем переговоров, в результате которых, в частности, было подписано новое соглашение о репатриации (старое, менее либеральное, действовало сразу по окончании войны).

По новому соглашению бывшие польские граждане (на день ввода советских войск в Польшу 17 сентября 1939 года), а вместе с ними также их дети, включая рожденных после означенной даты, жены/мужья и их родители, даже если они не были польскими гражданами в 1939 году, могли репатриироваться в Польшу. Желающие должны были обратиться в отделения милиции по месту жительства, заполнить декларацию и представить документы, подтверждавшие польское гражданство. В этом соглашении было оговорено, что польские евреи тоже будут иметь право репатриироваться (украинцы, белорусы, литовцы и русские — нет).

Нужно отметить, что по предыдущему соглашению евреи тоже могли репатриироваться, но тогда, в 1946 году, Израиль еще не был создан, и действовала английская квота на въезд в страну. Возвращаться же в Польшу, ставшую кладбищем их семей, сталкиваться с польским антисемитизмом далеко не все были готовы. Но теперь ситуация изменилась. Польские евреи успели понять, что как евреи, тем более польского происхождения, они не имеют никакого будущего в Советском Союзе. Во-вторых, в соглашении было оговорено, что те, кто сидел в тюрьме, в случае репатриации могли быть освобождены досрочно, а те, кто служил в армии, могли быть досрочно демобилизованы. Польша в это время не препятствовала эмиграции в Израиль, что для большинства являлось основным аргументом.

Слухи о возможной репатриации быстро распространились, и евреи, в основном из западных областей, стали открыто готовиться к отъезду. Поляки знали, что большинство репатриирующихся евреев продолжит свой путь в Израиль. Знали об этом и Советы. В течение первых месяцев репатриации советские евреи получали выездные визы, как только они прибывали в Варшаву. Потом поляки стали требовать, чтобы они обращались за разрешением на эмиграцию в Израиль нормальным образом, как возвратившиеся на родину польские граждане.

Соглашение было сформулировано таким образом, что открывалась возможность эмиграции через фиктивный брак с польскими евреями. Кроме того, в силу послевоенной неразберихи, можно было «выправить» необходимые документы в Польше.

Согласно оценкам, около 15 процентов евреев, которым удалось репатриироваться в Польшу в соответствии с этим соглашением, никогда не были польскими гражданами. Часть из них выехала легально, как члены польских семей, но были и фиктивные браки, и «выправленные» документы.

В 1957 году евреи составили 15 процентов всех репатриировавшихся в Польшу. Тогда советская сторона усложнила процедуру выезда. Появился вопросник из 48 пунктов, с помощью которого подробно выяснялось прошлое подавшего просьбу о репатриации. Помимо этого было оказано давление на Гомулку, и в 1958—1959 годах доля евреев в польской репатриации снизилась до 5 процентов.

Шестой международный фестиваль молодежи и студентов

В июле-августе 1957 года под эгидой Всемирной федерации демократической молодежи в Москве проходил Шестой международный фестиваль молодежи и студентов. В фестивале принимала участие израильская делегация. Хрущев любил устраивать международные действа и всевозможные выставки. Фестиваль проводился торжественно и с размахом. «Израильская делегация включала большое число молодых израильтян, воспользовавшихся относительно либеральной атмосферой фестиваля для контактов с соплеменниками. Местные евреи проявляли в этих контактах не меньшую инициативу, чем израильтяне, используя каждую возможность для того чтобы встретиться».

— Еще задолго до фестиваля, — рассказывал мне Давид Хавкин,- я с моими друзьями организовал целую кампанию, чтобы достойно встретить израильскую делегацию.

— С какими друзьями?

— У меня было много друзей, я уже кое-что организовал возле синагоги. Организаторы фестиваля отказывались сказать нам, когда приезжает израильская делегация. Тогда мы устроили дежурство. Там было две делегации — коммунистов и социалистов. Коммунисты приехали заранее, и их хорошо разместили. Мы тогда еще не очень в этом разбирались, но коммунисты нас не интересовали. Социалистов привезли только в 4 часа утра, и сделано это было специально, чтобы мы не могли их встретить и чтобы они были усталые и измученные на открытии фестиваля, которое состоялось в то же утро на открытом стадионе в Лужниках. Мне удалось смешаться с одной из иностранных делегаций, и я прошел с ними на стадион. Там я подошел к израильтянам… После этого я две недели от них не отходил.

— Это было сложно?

— Нужно было правильно выбирать время, нужно было как-то проскользнуть вместе с членами делегации, нужно было выследить момент, когда кто-то выходит и куда-то едет, чтобы как-то присоединиться… весь день был заполнен.

— Вы делали это командой или по одному?

— Каждый в одиночку пробивался. Во-первых, не все были такие уж герои, чтобы идти на открытый контакт. Я знаю, что даже Давид Сорек, киббуцник и руководитель израильской делегации (не коммунистической), к которому из Кишинева приехал на фестиваль его родной брат, боялся к нему подойти. Они стояли на некотором расстоянии и только смотрели друг на друга, потом обменялись двумя-тремя словами на идише — и все.

— Вы им говорили, что хотите уехать в Израиль?

— Я это от советской власти не скрывал, так что же, я от них скрывать буду?

— Москва была закрыта на время фестиваля?

— Карантин, конечно.

— Следили?

— КГБ не дремал.

На фестивале можно было послушать западную музыку, поговорить о чудесах западной технологии, посмотреть выступления танцевальных и музыкальных коллективов, обменяться значками и сувенирами. «В необычно дружелюбной атмосфере фестиваля, десятки тысяч евреев, включая много иногородних, приходили, чтобы посмотреть на израильскую делегацию… Советы хотели продемонстрировать свой новый либерализм и сняли на время фестиваля многие ограничения, которым советские граждане обычно подвергались».

«Каждое израильское представление проходило с огромным эмоциональным подъемом и со стороны зрителей, и со стороны гостей, превращаясь в своего рода демонстрацию солидарности с Израилем. Встречаемые громом аплодисментов и зная, чтó представляют их выступления для местной еврейской аудитории, израильтяне старались вовсю и выступали с полной отдачей».У еврейской молодежи присутствовал тот же эмоциональный накал, та же наэлектризованность, что и на встрече с Голдой Меир около десяти лет тому назад.

«Представления израильских художественных коллективов посетило около 60 тысяч советских евреев… около 20 тысяч пришли на представление, которое давалось под открытым небом».Помимо концертов с членами израильской делегации можно было встретиться у синагоги и по месту их проживания, в Тимирязевской сельскохозяйственной академии. Сотни евреев не побоялись воспользоваться этой возможностью. Некоторые, подобно Давиду Хавкину, даже приглашали их к себе домой.

Несмотря на специальный карантин во время фестиваля, многие, в основном еврейская молодежь, приехали из Прибалтики, Сибири, Средней Азии, Кавказа, Урала, Молдавии.

Советы ревниво относились к очередному проявлению еврейской солидарности и устраивали всякого рода мелкие пакости для сокращения контактов. «То они забывали включить выступления израильтян в публикуемую программу концертов, то меняли расписание их выступления без предварительного оповещения, потом отменили финальное выступление под тем предлогом, что члены делегации нездоровы и не в состоянии выступать. После окончания фестиваля они на двенадцать часов ускорили отбытие израильской делегации, чтобы сорвать массовые проводы».

Израильтяне произвели на советских евреев большое впечатление. «Если Голда Меир была символом, то эти молодые люди были конкретной реальностью».Они раздавали значки, сувениры, открытки и некоторые печатные материалы, хранившиеся потом, как самые дорогие реликвии.

Любовь и восхищение, продемонстрированные советскими евреями по отношению к израильской делегации, говорили о многом: представься молодым людям такая возможность, они предпочли бы жизнь в Израиле своему существованию в Советском Союзе. Попытка советских властей создать впечатление, что все национальные проблемы в Советском Союзе успешно разрешены, не увенчалась успехом.

Демонстрация солидарности с Израилем не ускользнула от западных наблюдателей. Понять евреев было нетрудно: им не давали никакой возможности вести нормальную национальную жизнь, насильственно ассимилировали и в то же время постоянно дискриминировали и унижали именно как евреев.