Юлий Кошаровский●●Мы снова евреи●Глава 30
| ← | Книга: Мы снова евреи Характер материала: Исследование Кошаровский, Юлий |
→ |
| Копирайт: правообладатель запрещает копировать текст без его согласия |
Религиозные институции в России подверглись после Октябрьской революции тотальному разрушению. Слабые, тлеющие угольки, которым тоталитарная власть позволила остаться в качестве показной карты режима, подвергались постоянному давлению атеистической пропаганды (без права на ответ) и находились под бдительным контролем КГБ. То, что "религия – опиум для народа", каждый ребенок знал еще до того, как понимал, что такое опиум.
Разделил общую судьбу и иудаизм. Ушел в изгнание или в небытие волшебный мир хасидизма, погасла ученость литовских центров. Еврейское вероучение подвергалось двойному давлению. Помимо общей антирелигиозной направленности, критика иудаизма составляла важную составляющую государственного антисемитизма. Для тех, кто искал путь к еврейской религии, препятствия выглядели почти непреодолимыми: катастрофически не хватало раввинов, моэлов (специалистов по ритуальному обрезанию) и шойхетов (специалистов по ритуальному забою скота и птицы), негде было изучать иврит.
Неудивительно поэтому, что религиозное возрождение последовало за возрождением сионистским, стимулировавшим поиск корней, возврат к национальным ценностям и изучение иврита. Поначалу посещение синагоги, ношение кипы, празднование религиозных праздников было скорее элементом национальной самоидентификации, а не веры, но постепенно выделился круг людей, для которых изучение и преподавание религиозных знаний стало главным. Так возникла религиозная составляющая отказного сообщества.
Тяга ассимилированных евреев к корням и готовность некоторых религиозных деятелей с риском для себя приобщать их к религии и традиции началась еще до того, как отказное сообщество начало формироваться. Воспоминаниями делится доктор исторических наук, известный издатель Михаил Гринберг (1951)(инт.):
– Я помню, в 1969 году меня, восемнадцатилетнего парня, впервые пригласили в суку (ивр., ритуальный шалаш), в которой сидело около десяти стариков и человек восемьдесят молодых парней и девчат. Это было в Салтыковке. Солик Пинский, тогдашний казначей Хабада привез меня туда из Малаховки под большим секретом.
– Где находится Салтыковка?
– Это, как Малаховка, только по Горьковской дороге, в десяти километрах от кольцевой. Перловка, Салтыковка и Малаховка – это три крупнейших подмосковных центра. На Сукот я впервые увидел молодых, здоровых, сионистски настроенных ребят. Я не думаю, что большинство тогда так уж интересовалось религией, но они осознавали простую, в общем, истину, что традиция является объединяющим элементом еврейской жизни. Я сидел, глазел по сторонам, слушал и не вступал ни в какие разговоры. Говорят, что в религию впадают от несчастья, а у меня все было хорошо: я с блеском окончил первый курс, все было здорово, но… чего-то не хватало.
– Говорят, что есть люди, на которых это хорошо ложится, а есть – нет. Кто вел встречу?
– Речь говорил хабадник, отец Солика Пинского. Он из тех, кто в двадцатые годы учились в подпольных хабадных ешивах, т.е. преемственность, безусловно, была.
– Говорят, что многие из них прошли лагеря и тюрьмы.
– В двадцатые-тридцатые годы были посадки. Многие сели в сороковых годах или уехали из страны с польскими фальшивыми паспортами.
– Они ехали в Израиль?
– Кто-то в Израиль, а кто-то в Америку. Я встречал и тех, и других.
– Религиозные убеждения как-то влияют на выбор места жительства, или у них такое же распределение как у светских?
– Нужно понимать, что различные направления хасидов группируются вокруг адмора (аббревиатура ивритских слов "адонену морену ве-раббену" — "наш господин, учитель и раввин"), цадика, являвшегося главой их движения. Ребе был в Нью-Йорке, поэтому многие ехали туда. Но чаще всего они его спрашивали по телефону, телеграммой или письмом и он многих направлял в Израиль.
– Ты спрашивал?
– Нет, я поехал сразу в Израиль. Но я же не хабадник, скорее прихабаденный. Т.е. я молюсь как хабадник, нусах (ивр., принятый порядок и формула молитвы) у меня хабадный, нюансы хабадные, но я, скажем так, – не солдат.
– Твои дети учатся в хабадной ешиве?
– Нет, они не пошли по пути Хабада, но и навешивать на них наклейки я бы не стал.
– Это говорит о некоторой свободе выбора, об отсутствии жестких границ между некоторыми направлениями, о том, что они проницаемы...
– Да, вот младший у меня – сионист, оба сына прошли ешиват эсдер, армию, старший служил в десантных войсках, младший тоже в боевых частях.
– Вернемся на время в Союз. Ты приобщился к религии, будучи еще студентом. Как тебе удавалось совмещать жизнь в разных мирах – институте и синагоге?
– Без проблем. Я был достаточно цельной натурой, мог усвоить и то, и другое и сохранить то, что мне близко.
– После института ты пошел в армию, хотя у тебя уже был ребенок, почему?
– У нас не было военной кафедры. После таких институтов служили год. Мне выпало служить в ракетных войсках, рядовым. Папа, сам военный, сказал – служить, и я пошел, не косил.
– Твой первый Сукот организовал Хабад?
– На том празднике был Хабад, а в Малаховской синагоге были представители разных направлений. Но если остальные ждали, когда к ним придут, и не выходили наружу, то Хабад проявлял активность. Это и сегодня так. Когда Черкизовскую синагогу сломали, и они перешли в Марьину Рощу, так там были Махновские хасиды, Рахмистровские хасиды. Ты о таких, поди, и не слышал?
– Не слышал. Я больше с Любавическими встречался. Они тоже хабадники?
– Хм… давай так: Хабад – это одно из направлений хасидизма. Не наоборот. Есть Сломинские хасиды, Рахмистровские хасиды, Бовинские, Садигорские, Белзовские, Гурские, Бельские... Самые крупные общины в Израиле это как раз Гурские и Бельские хасиды, хабадники здесь не самые крупные.
– Общины названы по имени цадиков?
– В основном по имени местечка.
– Просвети меня, пожалуйста, в чем разница между Любавическими и, скажем, Белзовскими хасидами?
– В одежде, по отношению к цадику, к Гемарре, Танаху, Тэхилим. Только в Брацлавском и Хабадском хасидуте, например, есть собственное учение, своя философия. Хабадский хасидут интеллектуально ближе к Литовскому направлению, но хабадники изучают также труды Ребе (Шнеер Залман из Ляды или Альтер Ребе, основатель Хабада): философскую книгу "Тания", Шулхан Арух Арав. У большинства хасидов этих специальных трудов нет. У них есть толкование недельных глав Торы или майсы (истории), связанные с тем или иным Ребе. Но и то и другое – хасидизм, т.е. большая роль отводится цадику, велико влияние кабалы, важна экзальтация, важно исполнение заповеди воспринимать Тору с радостью. Разница между Литовским направлением (митнагдим) и Хасидизмом в двух словах состоит в том, что литовские раввины говорит "плохо делать плохо", а хасиды говорят "хорошо делать хорошо".
– Такая атомизация религиозного движения приводит, вероятно, к конкуренции, и не способствует созданию объединенного голоса? – Что значит единый голос?
– Всякое религиозное направление тяготеет к провозглашению единственно верных сакральных истин, и если они отличаются друг от друга, то это плохо для них всех: они подрывают авторитет друг друга, не создавая общего поля веры и доверия.
– Каждый человек индивидуален, каждая община имеет свои особенности, свои исторические корни, испытывает влияние того или иного человека. Цель одна и истины одни, а пути к ним – разные. Солнце вот одно, а лучей у него сколько! Поэтому у одного кипа островерхая, а у другого плоская, у одного шляпа такая, у другого сякая…
Прекрасный образ. Элементарная логика долгое время не позволяла мне понять, почему три монотеистические религии так нетерпимы друг к другу. Все они утверждают, что Б-г один и в то же время непознаваем, т.е. все молятся одному и тому же Б-гу, но каждая под влиянием исторических обстоятельств и лидеров понимает его немного иначе, что естественно. Но цель-то у всех одна, только пути разные, а сколько невинно пролитой крови.
– Миша, но тогда что плохого в христианстве и исламе?
– А кто говорит, что это что-то плохое?
– Ты признаешь, что они молятся тому же Б-гу?
– Да, признаю, только, скажем, "един в трех лицах" это мне сложно…
– Со временем и кипа канонизируется, становится сакральным элементом.
– Да, есть такое, и это неизбежно, но это другой уровень. На серьезном, фундаментальном уровне у нас все, безусловно, общее. Православные и католики, например, вместе молиться не могут, а Бельские хасиды и хабадники могут и друг к другу в гости ходят.
– А Бельские и, скажем, литовские митнагдим?
– Объединились в единую партию под названием Агудат Исраэль, в которой состоят и Митнагеды, и Бельские хасиды, и Гурские хасиды. Так что утрировать не надо.
– У тебя светское гуманитарное образование. Столкновений между интеллектом и тем, как записаны некоторые древние религиозные вещи, никогда не возникало?
– Мне еще в детстве объясняли – то, что разум может объяснить, он объясняет, а дальше, за пределами человеческого разума, идет вера. Я думаю, что многие хасидские и нехасидские еврейские раввины подпишутся под словами Тертуллиана "верую, потому что абсурд". Это христианская точка зрения, но… вера – это другой уровень. Т.е. мы поверили в то, что иногда разумные истины не поддаются рациональному осмыслению, и поэтому в них можно только верить и этим указаниям следовать. Есть масса истин, к которым рациональный разум только сейчас приходит, а о них много веков тому назад сказал какой-нибудь еврейский раввин.
– По мере того, как разум продвигается, граница непознанного отодвигается…
– Отодвигается, но разум все равно имеет предел.
– Израиль хасиды признают?
– Бельские и Гурские участвуют в голосовании, а хабадники и голосуют, и в армию, извините, ходят.
– Вернемся в 1969 год. Что было после той первой встречи?
– Я ходил в синагогу, общался с Соликом Пинским вплоть до его отъезда в Израиль в 1976 году. Он работал инженером-химиком и совмещал это с гизбарутом (ивр., управлением финансами) Хабада. Потом это все возглавил Гейч. Там бывал человек-легенда того времени Мотл Лифшиц, тоже хабадник.
– Он отсидел пятнадцать?
– По-моему десять, где-то в 1939 году сел. Исраэль Левин, Моше Кацеленбоген.
– Ты сам какую-то активную роль играл?
– Это уже в восьмидесятые годы. Я жил на окраине, у меня был свой дом, там любили устраивать хабадные посиделки, являвшиеся центральным моментом хасидской жизни. Это праздник, учеба, беседа. Кроме этого выполнял какие-то поручения, лекции читал, потом от меня потребовали, чтобы я возглавил Малаховскую общину. Я там ремонт сделал в синагоге, возобновил уроки Торы… Много чего было. Тогда там и Шахновский был. Начальниками были Розенштейн и Гейч, но я имел дело с Гейчем. Потом мне дали поручение восстанавливать могилы цадиков. 25 мест я в связи с этим посетил, много восстановил и ,в результате, когда приехал в Израиль стал героем хасидского народа.
– У тебя сохранились записи с тех времен?
– Записи не вел, но написал большую статью и книгу на эту тему. ГБ за мной ходила, но не трогал. Опрашивал тех, с кем общался.
– С сионистами ты тоже общался?
– Политикой не занимался, с сионистами старался не общаться, только с Эдельштейном, доставшимся мне по наследству. Иногда он куда-то тащил.
– Я помню у тебя дома несколько раз бывал…
– Конечно, да и свадьба Эдельштейна была у меня дома. Ты помнишь, его взяли через несколько месяцев после свадьбы. 1984 год.
– На этой свадьбе столько сионистов было! Когда ты приехал в Израиль?
– В 1988 году. Потом я читал лекции в Америке, в Канаду ездил. А сейчас вот книги издаю.
Одним из первых преподавать Тору в отказе начал учитель иврита Сергей Гурвиц.
– Гурвиц, старый друг Лени Йоффе, иврит освоил очень хорошо, – вспоминает Зээв Шахновский ( инт автору ), – но он как то сразу увлекся религией. Большое впечатление произвели на него какие-то книги на русском языке, и он начал искать способ, как это исполнять. Были люди, соблюдавшие заповеди всю жизнь. Отдельно, шел, например, Давид Каждан, который потом соединился с нами на этой основе.
– Ты имеешь в виду математика Каждана?
– Да, и это не просто математик, это замечательный математик. Он вышел на религиозных людей и учил у них Тору. Зэев, популярный преподаватель иврита, уже в начале семидесятых годов тоже перешел на преподавание Торы. Многие учителя включали в уроки отрывки из ТАНАХа. На этом материале можно было соприкоснуться с древнейшими пластами языка, услышать голос далеких предков. У Шахновского занятия Торой стали доминировать. Он освоил шрифт Раши и стал включать в уроки его комментарии.
– Как у тебя это произошло, Зэев? (инт автору)
– Во-первых, влияние Сережи Гурвица, а во-вторых, меня самого к этому тянуло. Были люди, помогали... Исроэл Пинский, активный в этом плане человек. Так, постепенно...
– А как ты зашел на хабадную улицу?
– Ну, это Пинский и есть.
– Ты не только сам углублялся в Тору, а начал учить...
– Все первые учителя, не обязательно ставшие религиозными, вводили Тору в уроки, считали, что надо бы почитать из нее.
– Да, они вводили с точки зрения языка, а у тебя это стало образом жизни.
– Правильно. Но, по крайней мере, частью культуры тогда это было у всех, а сейчас это не совсем так. Тогда многим хотелось почитать Тору...
– Мы шли от полного незнания, нащупывали свое национальное "Я", пробовали все... На кого-то это легло, а на кого-то нет.
– Да, а почему легло, трудно сказать. Столько лет я это наблюдаю, но однозначного ответа не нахожу. У некоторых, видимо, есть какая-то предрасположенность...
– Как начал формироваться хабадный круг?
– Не знаю, почему так получается, но ХАБАДу свойственен активизм распространения... Приедешь в Непал, и на девяносто процентов можешь быть уверен, что встретишь там хабадника. Взять, к примеру, 1970–72 годы. Тогда все религиозные люди были еще очень напуганы. Из наших хабадников я знал только одного, не прошедшего тюрьму. Остальные все сидели. Помнишь Мотла, резника? Так вот, он 14 лет отсидел за то, что делал обрезания... Они все были крепко напуганы. И Ребе (Любавический Ребе – глава движения ХАБАД, Ю.К.) по легенде сказал, чтобы они перестали бояться, и вышли к людям. И они вышли... первые. Когда из-за рубежа приезжал какой-то раввин, ему особенно некуда было направиться, а к хабадникам уже тогда можно было прийти на квартиру. Некоторые не боялись приглашать и молодых людей. Это делал Минский, Гейч. Я помню, мы с Городецким сидели у Гейча на каком то празднике – не побоялся позвать. Когда в январе 1975 года нам с Леной сделали хупу (ивр. религиозное бракосочетание, Ю.К.), кроме стариков мне разрешили пригласить только Гольдблата.
– Разные были люди. Кто-то еще боялся, а кто-то боролся за то, чтобы к ним приходили...
– Это попозже немного. Хабадники были первыми, кто в этом смысле открылись. Если ты, к примеру, не просто потихонечку учишь Тору, а хочешь остаться свободным человеком, да еще в Израиль собрался, ты мог прийти только к хабаднику. Другие боялись.
– Я делал хупу с Инной в сентябре 1976 года. Ее проводил американский раввин, и было полно народу.
– Правильно, потому что уже в августе 1975 года хупу делали прямо в синагоге в Марьиной роще, и там было человек шестьдесят. А потом и другие старики стали открываться. Где-то в 1975 году сильно вошел Гриша Розенштейн. Он пришел к религии, иврит потихоньку учил... Я административную деятельность не люблю, а он все организовывал, в том числе встречи с теми, кто приезжал. Он оставил заметный след в этих делах, сильный организатор.
– Зеев Куравский остался в России, потому что ему Ребе приказал?
– Ребе не то, чтобы настаивал на том, чтобы кто-то оставался. Он сам так решил. Он сначала учился у кого-то, потом у меня, стал активен, начал преподавать и быстро двигался к религии. Да, люди как-то вышли из подвалов. Где-то в это время начинал Эссас. Он хороший организатор, начал очень активно работать. У него вообще голова хорошая...
– Он ведь начинал как активист, письма подписывал, в центральный круг вошел...
– Но не шел на баррикады. Он устроился к одному старику и учил у него Талмуд, Тору... один на один тихо ходил и учил. Это ему кто-то из Риги устроил. Он занимался у человека, который сидел за это десять лет
Илья Эссас родился и вырос в Вильнюсе, столице Литвы, в сионистской семье. Его будущий отец перед войной планировал уехать в подмандатную Палестину, но советское нашествие помешало. "В семье не соблюдали еврейских традиций, – вспоминает Илья (инт Абе Таратуте дек 2004 Запомним и Сохраним), – но всегда помнили, что Израиль – это наша родина, а еврейский народ – это наш народ. У меня никогда не было друзей неевреев, я общался только с евреями".
В 1970 году Эссас женился на москвичке и перебрался в Москву. В 1973 году семья подала документы на выезд, и его сразу уволили с работы. Пошел учиться в ешиву при московской синагоге и продержался там почти год. Его исключили за участие в демонстрации отказников. Мы считали Эссаса раввином-отказником, у него действительно была смиха, но он об этом никому не рассказывал. Он начал преподавать Тору в 1977 году после многих лет учебы.
"Я сам придумал методику преподавания – вспоминал Илья ( инт Абе Таратуте дек 2004 Запомним и Сохраним ), – чтобы людям было тепло и хорошо, умно и радостно, и чтобы люди стали жить по-еврейски. Что-то в этом плане удалось. Всё это было параллельно с борьбой за выезд. Были обыски, аресты, допросы по разным делам..."
– Я помню, у тебя было довольно много групп... – обратился я к Илье (инт автору 060506)
– Да, в основном, молодых людей...
– И при этом находил время для индивидуальных занятий. Помнишь, как ты со мной занимался индивидуально?
– С тобой это другое... Ты все-таки друг и соратник, а в комнате, где проходили занятия, я был старше всех… кроме Семена Абрамовича Янтовского, бывшего в два раза старше меня.
– Он тоже преподавал у тебя?
– Нет, нет, он был учеником и очень усердно учился. Все остальные были младше, а мне в 1978 году было 32 года.
– Сколько раз в неделю были занатия?
– В моей системе каждый день. Я сам давал уроки три раза в неделю. В 1977 году у меня было пятнадцать учеников, в 1980 – пятьдесят, а когда я уезжал в 1986 году, тех, кто так или иначе у меня учился, набралось около двухсот человек.
– Как ты снабжал их учебными пособиями?
– Один из моих учеников делал это фотоспособом. Уголовный кодекс, как ты знаешь, я чтил, поэтому ксерокс исключался. Мы делали отрывки из Сидуров (сборники молитв), ХУМАШа (Пятикнижие). Потом, постепенно, я познакомился со стариками, у которых были книги. Иногда это были потомки религиозных евреев, которые отдавали или продавали нам эти книги. Им самим это было уже не нужно, а сжечь или выкинуть они стеснялись.
– В чем состояла принципиальная разница между тем религиозным направлением, которое вел ты, и тем, которое вела группа Влада Дашеского?
– Тут надо внести некоторую ясность в терминологию, тогда будет легче обсуждать. Начнем с того, что все они, без исключения, были моими учениками.
– И Дашевский?
– Дашевский по возрасту был старше меня, и он был моим приятелем с 1972 года. У нас был общий друг, Натан Файнгольд, который нас и познакомил. Файнгольд начал глубоко интересоваться религией примерно в то же время, что и я, т.е. мы как бы параллельно двигались. Я с ним подружился, а он был дружен с Владом Дашевским. По просьбе Дашевского его дочка Ира и ее муж Кара-Иванов, а также друг Кара-Иванова Петя Полонский стали ходить ко мне на занятия. Дашевский хотел, чтобы я взял их под свое крыло, поскольку они в то время начали увлекаться религией и пошли… другими путями. Я не хочу сейчас об этом говорить.
– Ты имеешь в виду Александра Меня?
– Близко к этому. Это был другой человек, но близко. И Влад попросил меня просто взять их под свое крыло. Они пришли в том же 1977 году и были весьма способными учениками. Когда Петя женился, мы начали проводить занятия у него дома. Мы все дружили и прочее, а в 1981 году у нас произошел раскол, который не был связан ни с какой идеологией. Это потом кому-то стало удобно объяснять это идеологией. Раскол был на фоне одного поступка, который я посчитал неправильным и предложил извиниться, исправить причиненный вред. Они сказали: "Нет, мы не будем ничего исправлять". Тогда я сказал, что я не смогу с ними больше заниматься, и они оформились как отдельная группа. Это случилось в конце 1981 года. Во время моего последнего разговора с Петей, когда я еще не знал об этом поступке, он высказал мысль о том, что нам нужно найти какой-то флаг. У ХАБАДа, мол, есть Ребе и нам тоже нужно идти с флагом, что-то в этом роде. Я сказал: "Меня Сталин отучил от портретов и от флагов. Я не думаю, что может быть флаг лучше, чем Тора и Моше рабейну.
– Он кого-то конкретно имел в виду?
– Да, да, он мне сразу сказал, кого он имел в виду. Он сказал, что лучше всего для этого подойдет рав Соловейчик. Я ответил ему тогда: "Я редактировал переводы рава Соловейчика на русский язык, я отношусь с уважением ко всем раввинам и буду последним, кто будет против изучения его трудов, но брать его в качестве флага и подписываться под его идеологию я считаю неправильным". Он сказал, что ему не кажется это правильным, что ему жаль, что я ошибаюсь. На этом мы и разошлись. Но он был моим учеником, он сам еще ничего не мог сделать...
– Просвети меня, пожалуйста, рав Соловейчик – это ведь религиозный сионизм?
– Рав Соловейчик, бывший глава Ешива Юниверсити в Нью-Йорке, тогда он был еще жив, был в Агудат Исраэль (несионистская ашкеназская религиозная партия), а в 40-е годы начал поддерживать сионистское движение и стал духовным отцом и символом религиозного сионизма в Америке. При этом он продолжал ходить в черной кипе, в шляпе, не был членом Мафдаля (партия религиозных сионистов), всегда старался не связываться с политикой. У меня нет никакого направления. Ни тогда, ни сегодня. Но я готов поддержать любые положительные начинания. Поэтому я дружу и с хасидами, и с литовцами, и с сефардами. Меня официально приглашают на съезды Мизрахи (движение религиозного сионизма), я у них в списках... Я со всеми дружу.
– Тебя определяют как лидера Агуды в отказе, Дашевского – как лидера Мизрахи, а Розенштейна – как лидера ХАБАДа. Насколько верно определять тебя как человека, придерживающегося мировоззрения Агуды?
– Поскольку ни одна из вышеупомянутых организаций не может сказать, что я являюсь приверженцем их политической идеи, то это просто неверно. Если посмотреть, какие раввины приезжали в мою группу проводить уроки, то я бы сказал, что четыре из пяти были ассоциировавшиеся с Агудой и один из пяти – с Мизрахи. Но ты пойми, это же не я выписывал из-за границы этих людей. Это были люди, которых присылала Лишка, или друзья из Англии, или из Америки.
– Илья, ты ведь был серьезным активистом борьбы за выезд, и ты был сионистом.
– Точно.
– Для тебя Эрэц Исраэль – это очень серьезно.
– Да, я думаю серьезней, чем у многих других.
– Но Агуда, насколько я понимаю, государство Израиль пока не воспринимает... Помоги мне разрешить это противоречие. То, как я тебя помню, и то, как тебя определили, у меня не совмещается...
– Еврейская жизнь сложна, Юлик. Я считаю, что евреи должны жить в Израиле и своей жизнью это доказываю. Я уважаю раввинов и учителей Торы вне всякой связи с политикой. Если человек слаб в Торе, он может сколько угодно клясться в верности Израилю, в моих глазах он слабый учитель и неграмотный человек. Люди Агуды живут в Израиле давно, задолго до того, как мы здесь появились. Они были частью правительства и частью Кнессета еще до того, как мы подали документы на выезд.
– Но официально они до сих пор Израиль не признают.
– Они признают. Они считают, что это "бэдиавад", а не "лехатхила" (ивр. "реально существующее", а не "изначальное", Ю.К.). Уж я-то знаю их теорию. Если ты имеешь в виду общину харедим, то это другое дело – они считают, что даже "бэдиавад" это неправильно. Харедим считают, что Израиль – это несчастье еврейского народа. Их не надо путать с Агудой, которая считает, что Израиль это то, что есть, и мы признаем Израиль так же, как мы признаем другие государства. А раз государство есть, то надо стараться делать его более еврейским и принимать в нем участие, не нарушая при этом, конечно, ГАЛАХу. Из этого следует тяжелейшая для них проблема в кавычках или без – быть или не быть министрами в правительстве. Они говорят, что они не хотят коллективной ответственности в правительстве, поэтому они только замминистры, но это ведь не значит, что они отрицают государство.
– Ты лично признаешь государство Израиль?
– А что значит признавать? Я гражданин этого государства, у меня есть удостоверение личности этого государства.
– Ты признаешь легитимность этого государства, несмотря на то, что оно не создано Машияхом?
– Легитимность в каком смысле? С точки зрения ООН?
– С твоей собственной точки зрения.
– Я рассматриваю это, как процесс, который включал идеалы, устремления, еврейские тональности, созидательные элементы, но этот процесс содержал также и глупости, подсознательные антисемитские взгляды и разрушительные элементы. Наш народ – это ведь исключительный народ, его нельзя сравнивать с другими народами, как нельзя сравнивать Израиль с другими странами. Я, например, на сегодняшний день, чтобы тебе было понятно, даже не думаю праздновать день независимости. У меня это обычный рабочий день. Я только подумываю всерьез, не праздновать ли мне четвертое июля как мой день независимости.
– Что такое четвертое июля?
– Это день независимости Соединенных Штатов. И не потому, что я ощущаю свою принадлежность к Соединенным Штатам, я очень критически к ним отношусь, а потому, что они хозяева нашей страны. Не бойся, я пока не праздную их день независимости. Но если мне с пистолетом у виска скажут, что раз в год я обязан праздновать какую-то независимость, то я точно выберу четвертое июля. В то же время я живу здесь, мне нравится здесь, и я думаю, что я делаю для нашей страны и для нашего государства, – слышишь мои слова, – для нашей страны и для нашего государства больше, чем многие другие.
– Ты готов послать своих детей служить в армии этого государства?
– А мне не надо быть готовым, друг мой. Два моих сына, а у меня двое сыновей, протопали по три года в армии. Старший сын командир танка, служил в Ливане.
– Какое совпадение. Мой сын тоже танкист и тоже служил в Ливане.
– Младший сын тоже танкист, служил уже на Голанах. Но при этом я очень критичен к израильской армии. Эта армия разрушает души наших людей. Мои сыновья пошли сами, и я не возражал. Но я считаю, что в армии должны служить только религиозные люди. Только! Нерелигиозные люди не имеют права служить в израильской армии. Потому что они защищают ее не как идеал, а как непонятно что… Видишь, какая у меня ирбувия (ивр. путаница, Ю.К.) в голове! А ты хочешь записать меня, дорогой, в какую ни будь партию. Невозможно, Юлик.
– Я так понимаю, что ты сам и есть твоя собственная партия.
– Еще в 1981 году я написал статью, в которой есть размышления на эту тему... Не так давно я ее перечитал и был потрясен – с тех пор мало что изменилось (имеется в виду статья Эссаса "К обоснованию нового движения Цедек Амити"). Религиозный сионизм, как мы уже поняли, также был представлен в отказе. Его возглавлял Влад Дашевский.
– Влад, когда ты сам пришел к религии? – обратился я к нему (Инт. 070506)
– На этот вопрос трудно ответить числом. Я помню, что после третьего класса школы мы с другом как-то устроили семинар на тему "Есть ли Б-г". Наши доводы были наивны, но мы пришли к выводу, что Б-г есть... Это, конечно, не считается. Религиозным я не был совсем. Я заинтересовался нашими традициями, Торой в разгар Шестидневной войны. Подспудно до, но осознанно именно в то время. После этого я все время пытался узнавать что-то, но момент, когда я заинтересовался серьезно, отстоял далеко – в 1979 году.
– А когда ты подал документы на выезд?
– В 1977 году.
– Ты кандидат наук?
– Да.
– В какой области?
– Теоретическая физика.
– Как и когда возникла идея делать второй лагерь в Израиле, делать "Маханаим"? (ссылка,"маханаим" в дословном переводе с иврита – два лагеря. Группа Дашевского помимо Москвы создала дополнительный центр в Израиле из репатриировавшихся тогда членов группы) – Трудно назвать момент. Когда идея захватывает, ты делишься ею с окружением. С самого начала, с Шестидневной войны, я тянул за собой небольшой кружок молодежи. А когда они подросли, они меня сильно потянули вперед. Мы развивались как связка.
– Тебе было просто интересно с ними, а им с тобой, или вы занимались чем-то конкретным?
– Нет, нет. Ведь мы отличались на целое поколение, так что интерес был направленный. Я им давал какие-то песни Карлибаха, рассказывал то немногое, что знал из истории Израиля, из идеологии, немножко делился знаниями иврита, когда они еще были позади меня. Т.е. это были чисто еврейские интересы.
– Кто был твоим учителем иврита?
– У меня, стыдно сказать, никогда не было учителя. Я учил иврит сам, поэтому дыры сквозят отовсюду. Моим первым учебником был Шломо Кодиш, первые 200-300 слов оттуда.
– Как же вы занимались Торой, ведь для этого нужно хорошее знание иврита?
– Не только иврита. Когда мы начали учить Талмуд, там нужен был еще арамит (ивр. арамейский) приличный, а откуда его взять? Я помню, первую страницу Гемарры читал в течение недели и плакал крупными слезами, я не мог понять, что там написано. Но когда очень надо...
– А учителем Торы у тебя кто-то был?
– Тору я тоже многие годы учил с палочкой вплоть до того, что шрифт Раши расшифровывал методом билингвы, методом сравнения с параллельным текстом. Я был счастлив до невозможности. Я, помню, сказал тогда: "Еще сто евреев научатся читать Тору с комментариями Раши, и "милуха" с нами ничего не сделает".
– Вы начали где-то в 1979– 80 годах?
– В 1979 году только начинали, а в 1980-м структура вполне сформировалась. Нас было 10 человек, мы собирались раз в неделю часов на пять, и учили друг друга. У каждого на неделе был свой кружок, с которым он занимался раз или два раза в неделю. Мы занимались Торой. Талмуд я впервые решился преподавать в 1984 году, когда сам был еще на достаточно слабом уровне. Нужно подчеркнуть, что мы шли от ясно принятого решения ехать в Израиль, т.е. национальной мотивации, и пришли к религии, а были группы, которые двигались в противоположном направлении. Кто-то дошел, кто-то не дошел. Из всех известных мне людей нашей группы никто не начинал с религии и двигался в сторону Израиля, все начинали с Израиля и двигались в сторону религии.
– У вашей группы было какое-то имя?
– Она имела подпольное имя "фирма". Мы все были безработными и зарабатывали подготовкой абитуриентов. У нас было даже фирменное объявление – "200 задач". Поэтому между собой мы назывались "фирма"
– У вас были какие-то принципиальные расхождения с группой Ильи Эссаса?
– Смотри, мы ведь не в вакууме развивались. Было сильное влияние из Америки, из Израиля, значительная часть организационных структур была импортирована. Поэтому в отказной среде довольно быстро сложились три направления: хабад, литовское направление и религиозный сионизм.
– Литовское направление это современная Агуда?
– Да.
– Но Агуда не признает Израиль...
– Не так однозначно. Не вся Агуда находится на позициях Сатмара (Сатмарские хасиды – категорические противники Израиля, Ю.К). Т.е. они изначально считали, что не надо было создавать государство, что нужно было подождать, пока придет время. Но поскольку была Катастрофа, и поскольку нужен был какой-то приют, и раз уж оно возникло, то надо его признавать постфактум, как существующую реальность.
– В интервью Эссаса Абе Таратуте приводятся такие слова: "Я могу вслух сказать, что на все национально-религиозные партии, без исключения, мне наплевать. Я за них голосовал один раз в жизни, и больше не буду" (ссылка: цитируется по сайту "Запомним и сохраним" декабрь 2004 года). Могли ли идеологические разногласия способствовать возникновению противоречий между вами?
– Я к религиозным партиям тоже всегда относился с огорчением. Я не хотел бы видеть религию, представленную как партия. Я предпочел бы, чтобы религия распространяла свои ценности всему народу неполитическими путями, но поскольку тут все политизировано, приходится с этим мириться. Мы всегда были далеки от партий, включая и национально-религиозные, так что сказать, что это могло быть противоречием, было бы недоразумением.
– Можно ли в таком случае сказать, что влияние, шедшее из Израиля, было влиянием не партий, а каких-то общественных организаций?
– Наш кружок складывался без непосредственного влияния каких-то израильских сил. Это было, прежде всего, влияние идей... идей Мартина Бубера, рава Иосифа Соловейчика. Контакты с Израилем возникли гораздо позже.
– А с американскими религиозными организациями?
– Раньше возникли контакты с книгами. Организационные контакты были довольно слабы, поскольку Эссас был в силе и довольно эффективно нас блокировал… подавлял инакомыслие.
– Вы делали детский сад, школу?
– Было. У нас учился Славик Успенский, Аня Чернобыльская и другие. Летом мы делали это на даче в Поварово, потом несколько лет в Ухтомке. Это была религиозная школа. Кроме того, мы сотрудничали со школой Люсика Юзефовича, предоставляли им преподавателей. Детские садики мы делали вплоть до 1990-91 годов.
– Как ты оцениваешь масштабы религиозной деятельности в отказе и ее влияние на борьбу за выезд?
– Я думаю, что количественно преобладали, конечно, люди далекие от религии, но в наши времена антирелигиозных людей в отказе я почти не могу припомнить.
– Да, это было время поиска национальной идентификации.
– Для людей нашего поколения отказа – как религиозных, так и нерелигиозных – ощущение, что религия есть часть самоидентификации, является важнейшим фактором и сегодня. Я надеюсь, что никогда его не потеряю. Наличие религиозной части в отказе было абсолютно необходимо, потому что без этого мы были бы в чем-то похожи на диссидентов, оставшихся с крушением советской власти у разбитого корыта – им больше нечего делать. Я имею в виду средний слой диссидентов, не людей типа Буковского.
– Когда появился "Маханаим"?
– В 1987 году, когда мы решили открыть второй центр в Израиле, Туда к тому времени переехала заметная часть наших активистов.
Многочисленные связи с зарубежными религиозными общинами и помощь, которую те оказывали отказникам в виде доставки религиозной литературы, предметов культа и кошерной пищи, сделали религиозное возрождение возможным. Одновременно с помощью приходило соответствующее идеологическое влияние на начинающих "баалей тшува" (ивр. возвращающихся к религии). В результате в отказе сложилось три религиозных направления: ХАБАД, Агудат Израэль и Религиозные сионисты.
Хабадная активность в Москве концентрировалась вокруг Зеева Шахновского, Михаила Шнайдера и Григория Розенштейна, а в Ленинграде – вокруг Ицхака Когана. Деятельность Агуды в Москве концентрировалась вокруг Михаила Нудлера и Элиягу Эссаса, а в Ленинграде – вокруг Григория Вассермана. Лидерами религиозных сионистов в Москве были Влад Дашевский, Михаил Кара-Иванов, Пинхас Полонский и Александр Холмянский..
