Юлий Кошаровский●●Мы снова евреи●Глава 25
| ← | Книга: Мы снова евреи Характер материала: Исследование Кошаровский, Юлий |
→ |
| Копирайт: правообладатель запрещает копировать текст без его согласия |
В пятидесятых-шестидесятых годах прошлого века на европейском континенте набирают силы тенденции к разрядке напряженности. Состоялась встреча представителей великих держав в Женеве (1954), и "Дух Женевы" воцарил на короткое время в международных отношениях (1954-1956) (примечание – события в Венгрии и Польше в 1956 году отбросили процесс назад, а Карибский кризис 1962 года поставил человечество на грань ядерной войны). Советские лидеры Хрущев и Булганин стали выезжать за рубеж (Сталин, как известно, никуда, кроме Тегерана, не выезжал).
Канцлер Германии Вилли Брандт инициировал "новую восточную политику", завершившуюся подписанием договоров с СССР (12 августа 1970 года) и с Польшей (7 декабря 1970 года). По этим договорам стороны обязались соблюдать территориальную целостность всех государств в Европе и нерушимость послевоенных границ. В 1971 году был подписан четырехсторонний договор между великими державами по Западному Берлину.
На серьезное сближение с СССР пошла Франция. Начатый еще президентом Де Голлем процесс завершился подписанием совместной советско-французской декларации в Париже в октябре 1971 года.
Дорога к реальной разрядке напряженности была подготовлена для основных участников драмы – США и СССР. Летом 1971 года было объявлено о предстоящей встрече в верхах между Ричардом Никсоном и Леонидом Брежневым, запланированной на май 1972 года.
Что было важно понять силам, боровшимся за выезд евреев из Советского Союза, в контексте начинающегося детанта? Во-первых, насколько глубоко стремление к разрядке между общественно-политическими системами, одна из которых – восточная – открыто провозглашала полное уничтожение западной, капиталистической, и заявляла о своих претензиях на мировое господство. И, во-вторых, каким образом процесс разрядки мог отразиться на соблюдении прав человека и на перспективах еврейской эмиграции.
С советской стороны стремление к разрядке было вызвано рядом военных, политических и экономических причин, носивших стратегический характер. Советский Союз испытывал сложности в контроле над государствами Восточной Европы, захваченными в ходе Второй мировой войны. Восстания в Восточной Германии и Венгрии, волнения в Польше и Чехословакии сотрясали советский блок. Непризнание Западом послевоенных границ серьезно беспокоило советское руководство.
Идеологический разброд, вызванный развенчанием культа личности Сталина, и кубинский ракетный кризис 1962 года, в котором Советский Союз был публично унижен и вынужден отступить, вызвали резкое охлаждение отношений между СССР и его главным союзником – коммунистическим Китаем. Отношения скатились до откровенной вражды и территориальных претензий. В марте 1969 года произошли военные столкновений в районе острова Даманский. Советский Союз беспокоила возможность возникновения союза между США и Китаем.
Нестабильность в Восточной Европе и на границе с Китаем вынуждали Советский Союз держать в этих разделенных огромными расстояниями регионах крупные контингенты вооруженных сил.
С середины пятидесятых годов Советский Союз также все больше увязал в своих военно-политических обязательствах на Ближнем Востоке.
Гонка вооружений, в особенности в ракетно-ядерной области, требовавшая больших человеческих ресурсов и материальных затрат, оказывала разрушительное воздействие на советскую экономику.
В военном отношении Советскому Союзу удалось достичь паритета с Америкой, но за это пришлось заплатить нищетой подавляющей части населения и разрушенной, полностью ориентированной на военно-промышленный комплекс экономикой. Советский Союз отчаянно нуждался в разрядке.
С другой стороны, американцы прочно увязли во Вьетнаме. Конца войне не было видно, страна несла людские и материальные потери, ее сотрясало мощное антивоенное движение. Кроме того, у американцев были серьезные военно-политические обязательства в Корее, Европе и других частях мира. На европейском континенте росло напряжение в отношениях с деголлевской Францией. Бесконечная гонка вооружений и балансирование на грани большой войны не создавали никакой позитивной перспективы.
Соединенные Штаты и Советский Союз были перегружены обязательствами и стремились снять с себя хотя бы часть бремени.
Запад и Восток, однако, воспринимали разрядку по-разному. Никсон считал, что суть детанта состоит в юридическом признании реально сложившейся в Европе территориальной ситуации и устранении опасности ядерной войны. Западу была важна также бóльшая прозрачность и предсказуемость советского режима, столько раз поступавшему вопреки собственным предложениям. В этом контексте, особенно вначале, рассматривались вопросы о расширении человеческих контактов и более свободном обмене информацией.
Советский Союз, прежде всего, интересовало признание "de jure" (ссылка: лат., юридически, по праву) послевоенных границ и возможность доступа к западным технологиям. Мирное сосуществование двух систем не исключало, с его точки зрения, экономической, идеологической и политической борьбы между ними. Советский Союз всячески поддерживал "классовую борьбу" в западных обществах и не собирался полностью отказываться от военной конфронтации. Войны, определявшиеся как "освободительные", были, с его точки зрения, вполне совместимы с детантом. В эту категорию включались и ближневосточные войны арабских клиентов Советского Союза. К гуманитарной области в СССР относились с большой подозрительностью, демонтировать "железный занавес" не собирались и к открытому идеологическому соревнованию двух систем готовы не были. Западные ценности определялись здесь не иначе, как подрывные, а "голоса" западных радиостанций подвергались глушению. Особенно вредоносной считалась сионистская идеология, поскольку она, по мнению советских властей, оказывала влияние на значительную прослойку советских граждан. Массовость сионистского движения и его широкая поддержка на Западе застала советское руководство врасплох. Учитывая стратегическую заинтересованность в разрядке напряженности и поддержке атмосферы детанта, оно, тем не менее, было вынуждено не превышать определенного уровня преследований.
Еврейское движение за выезд было сложнее преследовать в судебном порядке, чем диссидентское. Желающие выехать из страны, как правило, объясняли свое желание национальными мотивами, не имеющими ничего общего с так называемой "антисоветской деятельностью" и желанием реформировать советский государственный строй. Поэтому власти либо применяли против них откровенно нелегитимные методы подавления, представляя их уголовными элементами, либо избавлялись от наиболее одиозных активистов, выдавая им разрешения на выезд в Израиль. Зачастую власти избавлялись таким образом и от диссидентов, среди которых был высок процент евреев.
Под сенью московской встречи в верхах
В октябре 1971 года было объявлено, что на май 1972 года запланирован официальный визит американского президента Ричарда Никсона в Москву. Американские президенты на территорию Советского Союза не ступали со времен Ялтинской конференции 1945 года, а Москву не посещали ни разу за всю историю российско-американских и советско-американских отношений. Обе стороны придавали визиту чрезвычайное значение. В качестве первого реального шага, способствовавшего повышению взаимного доверия, было подписано соглашение (ноябрь 1971 года) о продаже Советскому Союзу американской пшеницы и бурового оборудования на сумму в несколько сот миллионов долларов. Затем Никсон совершил довольно неожиданный визит в Китай, сопровождавшийся нормализацией отношений между сторонами, а в конце мая 1972 года состоялась встреча в верхах в Москве.
Лидеры еврейского мира и лидеры отказников хорошо понимали открывавшиеся перед ними возможности. Понимали это и советские власти. На 18 января 1972 года в Иерусалиме планировался двадцать восьмой Конгресс Всемирной сионистской организации. Советы начали заблаговременно готовить идеологическую контратаку. В декабре 1971 года в Москве прошла конференция на тему "Расизм – идеология империализма, врага социального прогресса".
Через несколько дней после ее окончания, 18 декабря 1971 года, в "Правде" была напечатана статья "Сионизм – разновидность шовинизма и расизма". Её автором был академик Марк Митин – тот самый Митин, который во время подготовки процесса над "врачами-отравителями" вместе с академиком Минцем собирал подписи под письмом в адрес советского правительства, требовавшем высылки евреев на восток страны. Он памятен также авторством ряда антиеврейских публикаций в период кампании против "безродных космополитов".
5 января 1972 года "Известия" публикуют статью Г. Деборина под заглавием "Социальное лицо сионизма".
Отказники отреагировали письмами протеста. Они напомнили академику Митину его роль в период сталинских репрессий и указали на неприглядность положения, в котором оказались "государственные евреи". Среди писем протеста выделялось одно, получившее название "Письмо историка". Оно содержало анализ предшествующей деятельности Митина, которую и ему, и тем, кто его использовал, хотелось бы вычеркнуть из людской памяти. Автором письма был историк Борис Орлов. (Ссылка – выдержки из письма, любезно предоставленного автором Борисом Орловым:
"В статьях, опубликованных "Литературной газетой" 9 и 16 марта 1949 года, он призывал "активно бороться за полное разоблачение этого космополитического отребья", поскольку космополитизм с его точки зрения являлся "удобным прикрытием для деятельности шпионов и диверсантов". Этот зловещий призыв сопровождался перечнем фамилий "космополитов", еврейское происхождение которых не вызывало никакого сомнения. Заодно Митин призывал искоренить "носителей физического идеализма, известную группу советских физиков, настроенных явно космополитически – Френкеля, Гинзбурга, Хайкина". "Разговоры о международной солидарности ученых – бредни, выгодные американским разведчикам" ( "Литературная газета", 9 марта 1949 года).
В статье "Сионистская агентура американского империализма", напечатанной 20 февраля 1953 года в газете "За прочный мир, за народную демократию" и затем перепечатанной газетой "Комсомольская правда" и рядом республиканских газет, академик Митин пытался внушить широкому кругу читателей в Советском Союзе и за рубежом мысль о существовании разветвленного еврейского заговора, опутавшего многие страны.
Уже тогда, в 1953 году, академик Митин пытался дискредитировать сионистское движение, заявляя о его связи с гитлеровским фашизмом. Это заведомая ложь…
Нацистские преступники давно повешены, а академик Митин, доктор Деборин и другие продолжают искоренять идею еврейской национальной общности, нисколько не смущаясь занятой ими позицией. Какое же будущее уготовано нашему народу, который возродился, как Феникс из пепла… Согласно изысканиям академика еврейский народ ожидает полная ассимиляция, выдаваемая им за "прогрессивный и неминуемый процесс"…
Мы выбираем другой путь.
Подписи: Орлов, Рогинский, Айбиндер, Гурвиц, Слепак, Престин, Абрамович, Коренфельд и Яхот из Москвы и Финкельштейн из Вильнюса.
В адрес Сионистского конгресса шли приветственные письма и телеграммы. "Братья! – писали Волошин, Каминский, Коренблит, Мешенер, Хнох, Шпильберг. – …даже здесь, за колючей проволокой, среди воя сторожевых собак, под прицелом пулеметов на сторожевых вышках, мы вместе с вами в стремлении к нашей общей цели". ("Анн бюл." – 211, 17 ярваря-2 декабря 1972 года). Десятки московских активистов направили в Конгресс обращение, в котором среди прочего были такие строки: "Мы из числа тех евреев, которых не приглашают на пресс-конференции… Мы из тех, …для кого участие в строительстве свободного, независимого и демократического Израиля – жизненная потребность и национальный долг…" По подписям под этим письмом можно судить о составе актива московского отказа на январь 1972 года: Слепаки, Престины, Айбиндер, Орлов, Рогинский, Рутман, Абрамович, Балашинская, Коренфельды, Бегун, Либов, Клячкин, Кошевой, Лернеры, Бельфор, Дымшицы, Глейзер, Свелянские, Григорий Свечинский, Махлис, Гершовичи, Маркиши, Лазарь Любарский (Ростов на Дону), Гальперины, Яхот, Писаревский, Гольдберг, Новиковы, Галанин, Стелла Гольдберг, Цирюльникова, Корнблюм, Кошаровский…
Стремясь минимизировать влияние еврейских эмиграционных проблем на подготовку и проведение саммита, власти подкорректировали эмиграционную политику таким образом, чтобы создать положительную динамику – с одной стороны – и сохранить элементы сдерживания и запугивания – с другой. Во-первых, на время (с октября 1971 года и до конца мая 1972 года) прекратилось проведение антисионистских процессов, неизменно привлекавших большое внимание западной прессы. При этом аресты отдельных активистов (Илья Глейзер и Юлий Бринд в Москве, Владимир Маркман в Свердловске и другие) продолжались. Во-вторых, резко увеличилось количество выдаваемых разрешений (с 999 человек в 1970 году до 12,839 человек в 1971 году и до 31,900 человек в 1972 году) при значительном ограничении выезда определенных категорий специалистов. В-третьих, накануне саммита широко применялись административные аресты и призывы на армейские сборы. В-четвертых, усилились антисионистская пропаганда и внесудебные преследования в виде увольнений с работы с последующим предупреждением о наказании за так называемый "паразитический образ жизни".
Листая хроники тех дней, нетрудно убедиться в том, что этот внешне относительно спокойный период был полон внутреннего драматизма. В январе прошли обыски в домах харьковских активистов Соломона Гринберга и Константина Скоблинского(Анн № 211 17 января -2 февраля). 21 января при попытке пройти в голландское посольство был избит Михаил Розик, 27 января возле своего дома серьезно пострадал от нападения "хулиганов" Юрий Аронóвич, бывший дирижер оркестра Всесоюзного радио и телевидения. Его также уволили с работы после подачи документов на выезд в Израиль. 7 февраля был арестован молодой московский ученый-биолог Илья Глейзер, за месяц перед тем подавший документы на выезд в Израиль. (Колин Шиндлер, 20). В Киеве милиция разогнала активистов возле синагоги, девятерых задержали, четверых – Когана, Уманскую, Фельдмана и Ванетиса – посадили на 15 суток. (Атт №212 февр. 3-23) В Москве Владимира Слепака вызвали в районное отделение милиции и предупредили о возможности возбуждения уголовного дела "за ведение паразитического образа жизни". Попытка преследования за "тунеядство" была предпринята в отношении ряда других активистов, в том числе против Владимира Махлиса, Бориса Орлова и Сергея Гурвица в Москве, Соломона Розена в Ленинграде, Эрнста Левина в Минске.( Анн бюл 213 февр 24– март 12, 215 8 апреля – 3 мая ).
По мере приближения даты саммита давление расширялось и усиливалось. 27 марта в КГБ Москвы были вызваны пять евреев: Гарик Шапиро, Виктор Яхот, Борис Орлов, Иосиф Бегун и Сергей Гурвиц. Их предупредили о недопустимости проведения каких бы то ни было праздневств в ближайший Песах возле синагоги. Вечером 29 марта, в канун праздника Песах, отряды милиции стали разгонять толпу. Тогда молодежь собралась на площади Ногина возле памятника героям Плевны и продолжала петь и танцевать. Вскоре вновь появилась милиция, на этот раз в сопровождении антисемитски настроенных молодчиков, и начался разгон, больше похожий на избиение. Евреев сбивали с ног, били ногами, тащили к милицейским машинам за ноги, за волосы. Было арестовано около тридцати человек. Через три часа их отпустили, но некоторым пришлось через день идти в больницу вместо работы. (Колин 18)
За месяц до визита американского президента началось использование армейской службы для усиления давления. Одиннадцать московских активистов – Виктор Яхот, Гавриэль Шапиро, Сергей Гурвиц, Дан Рогинский, Миша Клячкин, Давид Маркиш, Владимир Лернер, Павел Абрамович, Борис Айбиндер, Марк Нашпиц Леонид Йоффе – получили предписания явиться на армейские сборы. Это были, в основном, преподаватели иврита, способные быстро мобилизовать большое число людей через своих учеников. У некоторых из них (Бориса Айбиндера и Дана Рогинского) функционировали активные телефонные каналы связи с Израилем, а трое – Клячкин, Яхот и Александр Слепак – обратились в Моссовет с просьбой разрешить проведение демонстрации протеста во время визита американского президента. Было ясно, что власти стремятся очистить Москву от еврейских активистов на время саммита. Большинство активистов, кстати, не явилось по повесткам из опасения, что армейские сборы могут в дальнейшем быть использованы для обоснования отказа по секретности.
– То пошел на эти сборы? – обратился я к Боре Айнбиндеру(инт. Автору 2005).
– Нет, я скрылся, провел это время в больнице. Они искали, приходили домой. Когда вернулся, меня уже ждала повестка в суд за уклонение от сборов. Прихожу в прокуратуру, говорят: "Вы подозреваетесь в уклонении". Это следователь. Спрашиваю: "А кто это сидит рядом с вами?" Человек, сидевший рядом со следователем, показывает документы лейтенанта КГБ Громова. "Какое, – говорю, – отношение КГБ имеет к следствию? Я отказываюсь отвечать". Потом вызвали в военкомат. Я предъявил им документ, что у меня язва. Отпустили, а потом вернули и с нарочным отправили в госпиталь – проверить, есть ли у меня язва на самом деле. Подтвердилось.
– Я слышал, тебя тоже на сборы вызывали – обратился я к Дану Рогинскому (инт. Автору)
– Да, причем, не по почте. Пришел офицер из военкомата и вручил повестку в руки. Я все равно не пошел – сборы могли дать секретность. Они продолжали присылать повестки, угрожали, но я стоял на своем. Потом мы с Леней Йоффе по предложению Бори Альтшулера поселились на даче его родителей и там скрывались. Связь поддерживали по телефону. Власти не знали, где мы были. В моей истории с армией большую роль сыграл Грэвел Джаннер, член парламента и председатель еврейской общины Англии. Но давай по порядку. Когда Никсон уехал, я подождал несколько дней и сам пошел в военкомат. Там выяснилось, что возбуждено уголовное дело, меня тут же арестовали и посадили в КПЗ. На третий день вызывают и говорят: "Выбирай: либо сядешь, либо поедешь на сборы". "Как же я поеду, – говорю, – ведь там ваши тайны". Военком заверил, что тайн не будет, и я поехал. Сборы были в городе Черкасске. Там были одни солдаты, из офицеров – только я. Каждый день они звонили в КГБ и получали какие-то инструкции. Вначале мне поручили преподавать солдатам радиолокацию. Потом потребовали провести политбеседу о национальной политике в Советском Союзе. Я объяснил, что как раз по этому вопросу у меня есть разногласия с коммунистической партией, а они: "Так что, ты отказываешься?" "Да, – говорю, – отказываюсь". Они тут же возбудили уголовное дело за невыполнение прямого приказа, что грозило пятью годами тюрьмы. В это время ко мне приехала жена, и мне как офицеру выделили в гостинице маленький номер, в котором был телефон. Мы сумели передать в Москву все, что со мной происходит, а из Москвы информация ушла на Запад. И вот Грэвел Джаннер, член Британского парламента, звонит мне в эту дыру и долго со мной разговаривает. На КГБ это произвело должное впечатление, и во избежание шума они решили отменить уголовное преследование и ограничиться офицерским "судом чести". На "суде чести" офицеры, как попугаи, повторяли стандартные обвинения в национализме, в приверженности израильскому империализму и прочее. Потом они должны были принять решение о наказании. Закон позволяет "суду чести" понизить офицерское звание на один уровень, а им очень хотелось разжаловать меня в солдаты. Они обратились с просьбой к министру обороны, чтобы он, в порядке исключения, дал разрешение разжаловать меня в рядовые. Министр просьбу удовлетворил – меня-таки разжаловали в рядовые. Т.е. год до отъезда я провел в Советском Союзе рядовым (смеется).
– А рядовых на сборы не призывают…
– Да, больше не призывали (смеется).
– На каком языке ты говорил с Джаннером?
– На английском.
29 апреля в Свердловске был арестован Владимир Маркман. Его задержали на перроне вокзала в то время, когда он вместе с Марком Левиным собирался ехать в Казань, чтобы переждать там беспокойное время встречи в верхах. КГБ, вероятно, заподозрил Маркмана в попытке пробраться в Москву. Его задержали под предлогом выяснения личности. Пять дней жена безуспешно пыталась выяснить в милиции, КГБ и прокуратуре, где он находится. На шестой день Маркману предъявили ордер на арест.
За десять дней до визита Никсона, 12 мая, ведущие московские активисты были вызваны в КГБ и получили предупреждение не проявлять активности во время визита. Милиция начала регистрировать евреев, собиравшихся на частных квартирах. 12 мая милиционеры посетили квартиру Ильи Коренфельда в Москве, провели опрос и запись всех присутствующих. Несколькими днями позднее милиционеры опросили и записали активистов, выходивших из квартиры Бориса Орлова. 14-15 мая 38 евреев Риги были вызваны в КГБ, где им предложили подписать обязательство не покидать столицу Латвии в течении следующих двух недель. 18 мая 20 евреев Вильнюса были вызваны в Министерство внутренних дел, где им было заявлено, что им не рекомендуется выезжать из Вильнюса во время визита Никсона. Если кто-либо попытается это сделать, – предупредили их, – его снимут с любого вида транспорта на выезде из города. Аналогичные предупреждения получили евреи Харькова.(Колин 24)
Многие евреи обращались к Никсону с просьбой помочь им вырваться из Советского Союза. 25 евреев Киева и 12 евреев Одессы просили президента о встрече. Шесть евреев-ученых Москвы предложили предоставить Никсону информацию о положении ученых-отказников. Письма в адрес американского президента шли из разных городов Советского Союза. Они отправлялись открыто на адрес Белого Дома (и, конечно, застревали в КГБ) и зачитывались по телефону активистам еврейских организаций, которые брали на себя заботу о их дальнейшей доставке. Вот, например, пожелтевшее письмо, написанный госпожой Шелдон Поллак, сопредседателем "Проекта телефонной связи с евреями Советского Союза", в адрес американского президента:
"Уважаемый г-н Президент.
К моему письму прилагается обращение, которое было зачитано мне 15 марта по телефону госпожой Лидией Коренфельд из Москвы… Письмо было написано по-английски, и я воспроизвожу его здесь без каких бы то ни было изменений с моей стороны. Пропуски в письме представляют те места, которые невозможно было разобрать из-за сильных помех на линии. Оригинал был отправлен Вам по почте госпожой Коренфельд и ее друзьями, но они по опыту знают, что советская почта ненадежна и попросили меня отправить Вам эту копию.
Я имела честь в течение нескольких месяцев регулярно звонить нескольким подписантам этого письма. Смею Вас заверить: они смелые и благородные люди, та часть евреев, которым удалось пережить физическое уничтожение фашистами только затем, чтобы столкнуться с духовным уничтожением в настоящее время.
В годы моего детства, когда шесть миллионов евреев Европы были превращены в пепел, американцы не сообщали о своей боли президенту. Мое поколение не готово молчать. И у нас нет недостатка уверенности в том, что Вы с симпатией относитесь к устремлениям советских евреев.
Господин Президент, я умоляю Вас поддержать подписавших это письмо и других евреев, отчаянно нуждающихся в Вашей помощи. Я молюсь за успех вашего визита в Советский Союз и за то, чтобы Ваше сострадание сделало положение этих людей менее опасным".
А вот и само письмо, под которым среди более чем сорока подписей я с удовольствием вижу свою:
"Уважаемый господин Президент.
В последнее время все больше евреев обращается к Вам с просьбой помочь им в борьбе за репатриацию в Израиль…
Мы… надеемся, что Вы используете Ваше влияние не только для решения срочных международных проблем и улучшения советско-американских отношений, но и для решения гуманитарных проблем, для спасения людей, нуждающихся в вашей помощи…
Ваш недавний ответ на обращение Рут Александрович прибавляет нам силы и уверенность в Вашей поддержке. Наша проблема – это проблема свободы национального самовыражения, свобода выбора национального языка и культуры, свобода выбора страны проживания.
Мы знаем, что если в ходе визита Вы проявите интерес к этой проблеме, то Вам представят евреев, которые не разделяют наших национальных устремлений. Поэтому если Вы выразите желание встретиться с евреями, мы просим, чтобы Вам дали возможность встретиться с людьми, подписавшими это письмо".
За день до прибытия Никсона, 21 мая в семь часов вечера, сотрудники КГБ пришли на квартиры ведущих московских активистов Владимира Слепака, Виктора Польского, Романа Рутмана, Льва Либова и Бориса Орлова и арестовали их. Их продержат в тюрьме до окончания визита.
Позднее, в тот же день были арестованы Иосиф Бегун и Валентин Пруссаков. На следующий день по пути на работу исчез Владимир Престин. Его взяли возле станции метро "Курская", обвинили в приставании к женщине и осудили на 15 суток за "хулиганство". Сладкая месть сотрудников КГБ – обвинить аристократичного Престина в грязном хулиганском поступке и провести суд со свидетелями, которых он никогда прежде не видел.
24 мая были арестованы Леонид Ципин и Александр Слепак, планировавшие провести демонстрацию протеста во время визита. 25 мая в Киеве, за день до намеченного однодневного визита Никсона в город, на 10 суток были посажены Александр Фельдман, Лазарь Слуцкий и Зиновий Меламед. В Свердловске на 10 суток был арестован Леонид Забелышенский, в Ленинграде посадили на десять суток артиста Валерия Панова. Многих ребят в других городах отправили на военные сборы или спровоцировали и посадили на 10-15 суток.
Власти принимали Никсона и сопровождавшую его делегацию широко и гостеприимно. Деловая часть саммита прошла успешно. Было подписано соглашение об ограничении стратегических вооружений ("Соглашение ОСВ-1"), создан совместный "Комитет по торговле" (Комитету в течение нескольких последующих месяцев удалось решить проблему долга Советского Союза по "Лендлизу" и разработать детальное соглашение о торговле), подписана "Декларация о принципах взаимоотношений".
"Наиболее привлекательной частью соглашения для советской стороны было обещание предоставить Советскому Союзу статус наибольшего благоприятствования в торговле и льготные кредиты со стороны американского экспортно-импортного банка для приобретения американских товаров".(Пинкус 483). Благодарный Брежнев, считавший встречу в верхах своим большим личным достижением, обещал Никсону подтолкнуть Вьетнам к переговорам с Соединенными Штатами об окончании войны.
"Несмотря на то, что правительство президента Никсона демонстрировало понимание проблем советских евреев и симпатию к их борьбе, оно отказывалось обсуждать эти проблемы в ходе официальных контактов с советским руководством из опасения, что это может подорвать дух детанта". (Пинкус 483) Однако, неофициальным образом еврейская тема на саммите поднималась: Никсону и Киссинджеру было важно произвести хорошее впечатление на еврейскую общину Америки. Кроме того, сама по себе тема прав человека имела большой вес в американском общественном мнении. Брежнев несколько раз заверял Никсона, что число евреев, получавших разрешение на выезд, будет возрастать. Брежнев даже назвал Никсону ежегодную квоту в 30 тысяч человек. (Колин Ш 27). Брежнев, возможно, намеревался выполнить свое обещание, но советскому руководству уже тогда было ясно, что квота в 30 тысяч не решит проблему, ибо желавших выехать было намного больше.
Карательные меры были восстановлены, едва успела осесть пыль от саммита. Первого июня в Харькове состоялся суд над Юлием Бриндом. Его приговорили к двум с половиной годам лишения свободы. В обвинительном заключении в качестве основных улик фигурировали письмо 1967 года в газету "Правда", выступление на собрании, обсуждавшем международное положение и четыре магнитные записи передач израильского радио.
В деле Владимира Маркмана, арестованного 29 апреля в Свердловске, поначалу складывалось ощущение, что власти сами толком не знают, какой формальный повод использовать для суда. Говорили и о злостном хулиганстве во время телефонного разговора с Израилем, и о клевете на советский государственный и общественный строй в многочисленных письмах в советские и зарубежные инстанции.
Разговор с Израилем состоялся 12 апреля. На другом конце провода был Илья Войтовецкий. Маркман передавал содержание очередной статьи, напечатанной в газете "Вечерний Свердловск" от 3 апреля и сопровождал его своими комментариями. В статье под названием "Мученики и маски" шельмовались международный сионизм, Израиль и его агенты в Свердловске – Кошаровский, Маркман и семья Левиных (я к этому времени уже несколько месяцев жил в Москве). Через три дня после выхода в свет статьи (и за неделю до разговора с Израилем) на работе Маркмана состоялось собрание, предложившее возбудить против него уголовное дело (Колин Ш. 23). Все шло по тому же сценарию, что и в расправе над Валерием Кукуем.
– Как ты думаешь, на чем выработался твой ресурс? – спросил я Володю Маркмана (инт. Автору)
– 1972 год получился очень активным. Я много переписывался с Кукуем, получил массу материалов от его адвоката, бывших свидетелей, с которыми встречался, переправлял все это в Израиль. У КГБ набралось много оперативных данных, ведь из Москвы это шло зачастую открытым текстом.
– В Свердловске сгорали быстро, по себе знаю. Что они тебе предъявили?
– Сначала – распространение заведомо ложных измышлений, порочащих и т.д., потом добавили разжигание национальной розни, а потом – злостное хулиганство. Говорили, что дадут по максимуму – 10 лет. Давили сильно. У меня, ты же знаешь, семья, сын, которого я очень любил. Решение нужно было принимать быстро, и это было не просто. Но я сказал следователю: "Десять так десять". Это его сильно разочаровало. Потом из КГБ меня перевели в тюрьму и долго не вызывали на допрос – чтобы поиграть на нервах. Но произошла странная метаморфоза: я все больше свыкался с тем, что свободы мне не видать десять лет, ну и плевать на все. Поэтому, когда снова вызывали на допросы, психологически мне было даже легче. На меня, конечно, пытались давить и иначе, держали по полтора-два часа.в "пеналах", сделанных "под шубу". Знаешь, что такое "под шубу"? Это расстояние между стенками – 70 сантиметров, и поверхность у каждой стенки острая, невозможно облокотиться, и стоишь там.
– Это перед допросом?
– И перед допросом и после. Но я переносил это сравнительно легко. Вот если бы сейчас меня в такой "пенал" загнать, я бы сошел с ума от клаустрофобии. Но там было достаточно места, чтобы курить. Я, как ты помнишь, был психически и физически здоров.
Суд над Владимиром Маркманом состоялся 9 августа 1972 года. За письма протеста, разговоры на еврейскую тематику и грубый разговор с телефонным оператором его приговорили к трем годам лагерей строгого режима. Мы, его друзья, написали несколько писем в советские и международные инстанции. Грета, жена Володи Маркмана, объявила голодовку протеста в приемной ЦК в Москве. Оттуда ее забрали и этапировали в Свердловск. Голодовку протеста подхватили московские и кишиневские активисты.
На время визита Никсона Габриэлю Шапиро удалось скрыться от сотрудников военкомата и не пойти на сборы. Чтобы избежать последствий, он и Джуди Сильвер, активистка движения в поддержку советских евреев из Цинцинатти, США, решили зарегистрировать брак. Джуди прибыла в Москву и 9 июня раввин Гарри Кранц из Вашингтона устроил им "хупу" (еврейский обряд бракосочетания).
12 июня Габриэль провожал в аэропорту свою жену. Через десять минут после того, как она скрылась в самолете, он был арестован. 16 июня арестовали Марка Нашпица. Обоих обвинили в уклонении от воинской службы. Суд состоялся 26 июля. Габриэль заявил на суде, что не считает себя виновным, поскольку он получил израильское гражданство и отказался от советского. Кроме того, будучи женат на американке, он обратился к министру иностранных дел Соединенных Штатов с просьбой предоставить ему американское гражданство. Шапиро осудили на год принудительных работ условно. Это означало, что он остается на прежнем месте работы, и из его зарплаты будут удерживаться двадцать процентов в пользу государства. Победа была одержана в значительной степени благодаря усилиям Джуди Сильвер, вынесшей драму своего мужа на первые страницы американских газет. Через неделю после Габриэля Шапиро аналогичное наказание получил Марк Нашпиц. (Колин Ш. 29-30)
В Одессе за уклонение от воинской службы судили Юрия Поха и Григория Бермана. Оба были практически неизвестны на Западе. 17 июня Юрия Поха приговорили к трем с половиной годам, а Григория Бермана 10 августа – к двум с половиной годам исправительно-трудовых лагерей. Для отбытия наказания обоих отправили в Бердянск.
7 сентября в Харькове судили братьев-близнецов Вайнманов. Накануне визита Никсона оба получили призывные повестки, но сочли за благо уехать к родственникам в Николаев и там переждать визит. На железнодорожной станции их спровоцировали и арестовали, затем судили "за хулиганство при отягчающих вину обстоятельствах" и приговорили каждого к четырем годам заключения.
5 июля был арестован Исаак Школьник, 36 летний еврей-активист из Винницы. 25 мая его уже арестовывали на 10 суток. На этот раз обвинения были намного серьезней – "антисоветская пропаганда". Когда 8 феврали 1973 года начнется суд, обвинение будет включать уже шпионаж в пользу Великобритании (!).
17 июля после многочасового обыска был арестован Лазарь Любарский, активист из Ростова-на-Дону. В Ростове было немного активистов, но у Лазаря установились хорошие связи с евреями Москвы. Основой для обвинения власти избрали письмо, написанное Лазарем Любарским в сентябре 1970 года в "Правду" в связи с пресс-конференцией "официальных" евреев. В свое время следователи пытались связать его "дело" с Первым и Вторым ленинградскими процессами, с процессами в Риге и Кишиневе, но после десятимесячного следствия отказались от своей затеи.
Свидетельства, послужившие ранее основанием для оправдания Любарского, были на этот раз использованы для обоснования его ареста. (Колин Ш. 30-32).
22 августа состоялся суд над Ильей Глейзером в Москве. Его приговорили к трем годам лагерей и трем годам ссылки. На следующий день газета "Московская правда" опубликовала статью "Отрава в конверте".
"Постыдные и отвратительные факты из жизни этого псевдоинтеллектуала и аморального типа, Глейзера, – писал автор статьи, – были полностью раскрыты в вердикте суда… В процессе следствия на поверхность вышли другие фигуранты из окружения Глейзера, его друзья, такие как Слепак и другие приверженцы израильского рая".
Это был не единственный суд, к которому пытались привязать других московских активистов. То же происходило на процессах Любарского и Маркмана, имевших хорошие связи в столичных отказных кругах.
Встреча в верхах не сделала еврейскую эмиграцию свободной, несмотря на численный рост. Сохранились все прежние препятствия и трудности сбора и подачи документов на выезд, длятельное ожидание ответа и полный произвол в выдаче разрешений. Жизнь отказников также не стала легче и безопаснее. Тем не менее желающих выехать из Советского Союза было намного больше обещанных Брежневым тридцати тысяч человек в год.
Эйфория от успешной встречи в верхах сыграла с советским руководством злую шутку. Посчитав соображения, толкнувшие США к детанту, намного весомее еврейской эмиграции, стратеги из КГБ сочли момент подходящим для того, чтобы воздвигнуть на пути отъезда еще одну, практически непреодолимую преграду – налог на образование. Образование на Западе платное, по-видимому решили наверху, возражать против этой меры будет трудно. Но чувство меры в который раз подвело советских стратегов: размеры налога были чудовищными, по сути запретительными. Налог на образование вызвал бурное возмущение в среде американских законодателей, которые инициировали исключительную по мощи и значению контрмеру – поправку Джексона-Ваника, установившую законодательную связь между свободой эмиграции из Советского Союза и экономическими отношениями между двумя сверхдержавами. Эмиграция евреев из частного гуманитарного вопроса не самого популярного народа на земле перешла в плоскость стратегических отношений между США и СССР.
