Ида Нудель●●Рука в темноте●Часть 1

Материал из ЕЖЕВИКА-Публикаций - pubs.EJWiki.org - Вики-системы компетентных публикаций по еврейским и израильским темам
Перейти к: навигация, поиск

Книга: Рука в темноте
Характер материала: Мемуары
Автор: Нудель, Ида
Дата создания: 31 августа 2013. Копирайт: правообладатель разрешает копировать текст без изменений•  Публикуется Михаилом Израильским - племянником автора
Часть 1

Прежде чем начать эпопею своего выезда в Израиль, полагается представить себя, рассказать о себе и своей семье. Не с луны же я свалилась и не с другой планеты прилетела чтоб воевать с режимом.

Моим родителям, Якову Нудель и Хайе Филановской не исполнилось и двадцати лет когда я родилась. Они были молодыми людьми искренне верившими в братство народов и святость идей коммунизма.

Оба росли в нищете. Отец вырос в Крыму, в городе Симферополе. Трудиться начал мальчиком в возрасте 8 лет, продавал с лотка пирожки, которые пекла его мать. Иногда сильные и наглые парни отнимали лоток, а мальчика избивали.

Моя мама выросла в маленьком городке в Белоруссии, по имени Невель. Значительная часть населения этого городка — очень бедные евреи. У моего деда Израиля Филановского даже не было собственного дома.

Революция, сверкающая надеждами и обещаниями всемирного братства, принесла в эту беднейшую семью радость. Мой дед, бедный сапожник, стал членом первого еврейского колхоза в Крыму. С семьей переселился станцию Джанкой, обрёл дом, собственный дом. День и ночь молился он за эту радость.

Мне не было и года, когда родители привезли меня к дедушке и бабушке там и оставили. Когда мне было три года, родители перевезли меня в Москву. Я не говорила по русски и потому не могла играть с детьми во дворе. Но у меня уже была сестра Лена и русскому языку мы обучались вместе.

Оба родителя прекрасно говорили и читали на идыш, но в доме была слышна только русская речь, потому что дети должны говорить без еврейского акцента.

Моё отрочество прошло в темноте Второй Мировой войны, темноте физической и темноте эмоциональной.

21 июня 1941 года жизнь повернула к нам своё страшное лицо. 23 июня 1941 года мой отец, офицер запаса, ушёл добровольцем на фронт. Больше я его никогда не видела. Фашисты стремительно продвигались вглубь страны. Они продвигались и к Крыму. Начала просачиваться информация, что враг уничтожает всех евреев, малых и больших, здоровых и больных. Всех поголовно.

Моя бедная мама проводила на телеграфе дни и ночи. Она посылала родителям телеграммы с просьбой и требованием немедленно выехать к ней в Москву. Перевела нужную для оплаты проезда сумму днег, деньги вернулись так как почта эвакуировалась. Наконец маме удалось вызвать всю семью на телефонный разговор.

«Папа, умоляла она своего отца, немедленно выезжайте все. Возьмите билет до Москвы, а там будет видно.»"Доченька, отвечал он ей, на кого я оставлю свой дом? Я молюсь Б-гу нашему за вас и за нас всех, может быть он спасёт."

«Дай трубку маме» — попросила она."Повлияй на него, мама, умоляю тебя, вы все погибните". «Как скажет отец, так и будет» — ответила она.

«Что мне делать, дай мне Любу!» Трубку взяла мамина сестра, Люба.

«Люба, будь умнее, ты же мать! Ты построишь новый дом, Люба, займи у кого нибудь деньги и приезжайте все». «Я не могу оставить стариков, отец не может бросить дом.» «Что мне делать, как мне спасти вас? Я сойду с ума. Дай трубку Исааку»«Исаак, пришли хотя бы старших детей» умоляла мама."Мы разделятся не будем" ответил он. В ночь, после разговора, мама стала седая.

Начались бомбежки Москвы. Мы научились жить в бомбоубежище, носить на боку фляжки с водой, и помнить где лежит вещевой мешок. Научились не убегать от дома в те редкие часы, когда детям разрешали побегать по улице, не бояться темноты и грохота пушек, отбивавших налёты врага. Дети научились войне очень быстро.

16 октября 1941 года, во время военной тревоги, маму вызвали из убежища и приказали немедленно собирать вещи:нас эвакуируют в безопасное место.

У подъезда дома стояла грузовая машина. Её прислали с работы нашего отца, который был на фронте. На сборы дали десять минут. Бегом поднялись в квартиру на четвёртый этаж, где жило ещё две чужих семьи. Мама наполнила водой фляжки, одела нам на голову зимние шапки, хотя на улице был только октябрь, дала каждой в руки зимнее пальто, схватила подушки и одеяла, связала всё в большой тюк, сунула в него ночной горшок, аллюминиевые миски, кружки и ложки. Мы сбежали вниз, к ожидавшей нас машине. Пока мама залезала в кузов шофёр забросил нас, сел в кабину и помчался.

Я впервые ехала по городу в открытой машине. Город казался нереальным, чужим и неживым. Улицы без транспорта и людей выглядели необыкновенно широкими. Возле домов — патрули, воздушная тревога. Мама обняла нас обеих и маленьким клубком мы перекатывались в кузове, когда машину подбрасывало на ухабах.

Подъехали к железнодорожному вокзалу и, не останавливаясь, промчалась к стоявшему на путях поезду, к которому беспрерывно подъезжали машины, выгружали женщин и детей и стремительно исчезали.

Кто-то указал вагон. Подсадил Лену и меня, мама забросила внутрь свой узел с вещами и залезла в вагон сама. Это был необычный вагон. Можно было или лежать или сидеть опустив голову. Деревянный настил в три яруса позволял погрузить в вагон много людей. «Постелите в том углу» сказал человек, который подсаживал меня и Лену.

«Спички не зажигать, не разговаривать. Матери, следите чтоб дети не плакали. Во время движения всё устроится, сейчас нужен порядок. Следите за детьми и держите их возле себя. Вода будет позже.» И исчез.

Постепенно вагон заполнялся женщинами и детьми. Когда поезд двинулся и набрал скорость мы поняли, что нас бомбят. Сумерки начали спускаться и длинная лента вагонов была прекрасной мишенью. Это был поединок машиниста и лётчика-убийцы. Самолёт разворачивался над нами и сбрасывал бомбы, снова и снова. Поезд мчался с безумной скоростью. Нас швыряло по вагону из стороны в сторону. Матери крепко обнимали своих детей. Даже самые маленькие молчали, чувствуя напряжение. Фашист попал в цель, на наше счастье в последние вагоны. В них было оборудование, вагоны отцепили на ходу, самолёт остался позади.

После того как люди поняли, что они вне опасности поднялся крик и плач.

Всем сразу захотелось пить, есть, писить, какать — все вернулись к жизни.

Ночью поезд остановился на полустанке. Нам разрешили выйти, набрать кипяток и походить по земле. Мало кто осмелился покинуть вагон. Люди были в шоке от пережитого. Днём, во время следующей остановки, нам раздали еду — горячую, дымящуюся кашу и судки с супом. Кашу мы съели, а суп оставили на ужин.

Жизнь входила в свою странную рутину.

Было объявлено, что нас эвакуируют на Урал. Наш дом на колёсах продвигался на восток очень медленно. Иногда по нескольку дней поезд стоял на какой-то станции, иногда по многу часов посреди полной пустоты. Мы не мылись, завшивели, одичали от нечеловеческой жизни, от ссор и брани. Мне было десять, я не расставалась с книгой. В вагоне оказалось ещё несколько книг. Их читали вслух и про себя, одну за другой и вновь возвращались к прочитанным. Потом начали обмениваться с жителями соседних вагонов. Странная жизнь, со своей радостью: кружка кипятка или несколько шагов по твердой земле.

В пути мы были месяц или больше. Нам приказали выгрузиться на каком-то небольшом вокзале, провели в специальную баню, чтобы уничтожить вшей и расселили по городу. Привели на какой-то двор и указали на пристройку к дому, в которой у хозяев был прежде склад. Зимой стены пристройки покрывались льдом, весной и осенью зелёной сыростью. Тем не менее это была отдельная комната и в ней была печка.

Мама пошла учиться на агронома и закончила курс. Весной, летом и осенью она ходила на работу за восемь километров. Восемь километров туда и восемь километров обратно, а также весь день на ногах. Наградой за этот труд, помимо зарплаты, было несколько картофелин или турнепса, иногда морковок, которые разрешали взять домой. Мы с сестрой не голодали.

В этом сибирском городке, Тюмень, мы получили известие о гибели отца. Он погиб под Сталинградом, офицер и политический руководитель батальона. Его друг написал моей матери: «Вы можете гордиться своим мужем. Если бы он не был евреем, то был бы Героем Советского Союза. Он был единственным офицером в батальоне, который вёл солдат в атаку с призывом „За мной“ и шёл впереди всех.» Письмо не могло смягчить боль потери.

Через короткое время мы узнали и о гибели всей маминой семьи в Крыму. Евреи знаменитого еврейского колхоза те, которые не смогли оторвать своё сердце от собственного дома, погибли. Мамины отец и мать, единственная сестра с мужем и шестью детьми были истреблены в одной душегубке по дороге в ров, в который фашисты сбрасывали трупы.

Мучительная гибель семьи и потеря мужа были страшным ударом для моей матери. С тех пор ни песен, ни смеха не было в нашем доме. Всю свою любовь и силы мама отдала сохранению и образованию своих дочерей.

В начале 1943 года мы вернулись в Москву. В нашей комнате поселились чужие люди, несколько дней мы жили в ванной и на кухне. Наконец они уехали. Мы вошли в свою комнату, это был уже совсем другой мир. Хотя в ней стояли наш шкаф, кровать и этажерка, а в шкафу висела военная форма моего отца, остальное имущество исчезло. Нужно было начинать жизнь сначала.

Без родных, с двумя девочками подростками, моя мать отказывала себе во всём и дала нам обеим высшее образование. Наша маленькая семья жила бедно и замкнуто. Мама работала по две смены, поэтому мы не были голодны и учились. В моем классе было только две девочки, отцы которых погибли на фронте. В классе было только две девочки, у которых не было шёлковых чулок и школьной формы, одной из них была я. Когда все девочки уходили на танцы в соседнюю мужскую школу, я учила на память поэмы великих русских поэтов. Я была худенькая и небольшого роста с тяжёлой тёмной косой, которая спускалась ниже пояса.

Я была мечтательница и в глазах моих, наверно, отражалась очередная фантазия, в которой я жила. Я мечтала стать актрисой, душевно читала героические и трагические поэмы и стихи. Во время большой перемены учителя собирали в зале школу, посредине ставили стул. Я забиралась на него, чтобы все могли слышать, и читала на память поэмы и стихи. Учителя плакали. Это было тяжёлое время для всех. Война и после войны. Потеря близких и голод.

Когда мне исполнилось 14 лет мама подарила мне швейную машину и я научилась шить простые вещи. Распоров старую вещь, я кроила по ней новую, постепенно переходя ко всё более сложным. И пока мы с сестрой не стали зарабатывать сами, одежду для семьи шила я. Первое красивое платье мама купила мне когда я перешла в десятый, последний класс школы. А из отцовской шинели мне сшили пальто. Хотя оно было очень тяжёлое, я была счастлива. Позднее, когда я уже была студенткой института, гардеробщик, подавая мне пальто, говаривал: «А я знаю почему ты такая низенькая, тяжёлое пальто не даёт тебе расти».