Борис Беленький●●«Враг народа». Мои воспоминания●Глава 1. Годы до революции
| ← | Книга: «Враг народа». Мои воспоминания Характер материала: Мемуары Беленький, Борис |
→ |
| Дата создания: Могилев, 1967 г., опубл.: 2013 г.. Копирайт: правообладатель разрешает копировать текст без изменений |
Родился я на грани двух веков, в 1900 году, там, где Днепр при подходе к городу Могилёву делает большую излучину, отклоняясь на запад. На левом берегу расположено большое селение Луполово. Некогда это было пригородное селение, отделённое от города расстоянием в 2-3 километра, но в мои годы оно почти слилось с городом и составляло третью полицейскую часть его.
Население этого пригородного предместья состояло из русских и евреев. Еврейское население, преимущественно ремесленники: сапожники, портные, столяры, кожевенники, влачило бедное существование, а зачастую это была нищета.
Примерно пятая часть взрослого еврейского населения занималось торговлей. Это была, главным образом, мелкая торговля на базаре или в мелких лавчонках, и только считанные единицы вели крупную торговлю кожевенным товаром, текстилем и др.
Русское население почти сплошь, за редкими исключениями, занималось кожевенным производством. Почти в каждом дворе имелись огромные деревянные чаны, где в дубовой дублёной коре вымачивались сырые кожи. После этого кожи поступали в руки промышленников, где кроились на разного рода изделия (передки, вытяжки, голенища, подклейки и др.), и, наконец, изделия чернились и им придавалась форма.
В Луполове же находилась скотобойня, где снимались шкуры (шкуры лупились, отсюда и название Луполово), поступавшие отсюда в обработку. Рынком сбыта всех кожевенных товаров был Могилёв, который часть поглощал населением и, пожалуй, большую часть вывозил в другие города.
Начало 20 века сильно изменило облик Луполова. В 1910 г. Луполово почти полностью сгорело, но очень быстро, в течение 2-3-х лет, застроилось добротными деревянными домами. Исчезли кривые улочки, приземистые хибары и непросыхающие болота. Затем, у молодого поколения, как знамение времени, появилось стремление освоить какую-либо специальность. Это сильно убавило среди еврейского населения число «людей воздуха», ни к чему не приспособленных.
Очень рано я узнал, что я сын бедняка. Росли у нас в семье две старшие сестры и четыре брата, из которых я был старшим. Работал же один отец. Он был шорником и имел несколько помещиков, конский состав которых обслуживал изготовлением упряжи. Временами по вызову помещика он уезжал в его имение и на месте изготовлял нужную упряжь. Всё остальное время он обслуживал извозчичью биржу. Но всё это не обеспечивало постоянной работой. То ли извозчиков в городе было мало, то ли шорников много, но работы весьма часто не хватало. И потому весьма часто семья не была сыта. А об одежде и говорить нечего. Ходили мы в обносках, а обувь служила одна пара одновременно двум или трём братьям.
Сёстры рано начали трудиться с 12-летнего возраста, чтоб помочь отцу содержать семью. Такая же участь ожидала и меня. Когда мне пошёл 12-й год, отец решил, что достаточно я набрался грамоты, пора приспособить меня к какому-нибудь ремеслу, проще, конечно к шорному делу. Но сложилось иначе. Заведующий начальной школой уговорил отца дать мне возможность поучиться ещё 2 года и закончить школу. Кроме того, заведующий помог мне, чтобы отец не изменил своё согласие. В это время в Могилёве открылась народная библиотека, где заведующий школой был шефом. По его рекомендации я был принят на работу библиотекарем. Библиотека работала с 2 часов дня до 8 вечера. В школе же занятия к 2 часам дня уже заканчивались. Получал я за работу в библиотеке 5 рублей в месяц, и отец моему учению уже не препятствовал. В библиотеке я пристрастился к книгам, много читал и, пожалуй, не будет ошибкой сказать, что эти 2 года во многом определили мои дальнейшие шаги в жизни. Таким образом, в 13 лет я закончил начальную школу. Надо было искать пути в трудовой жизни. Специальность шорника не привлекала меня. Я видел, что она не обеспечивает жизнь. Промышленности в Могилёве почти не было. Могилёв в 1913 году был чиновничьим и торговым городом. Основным товаром торговли была кожа во всех видах: сырая, выдубленная, раскроенная, обработанная для разных обувных изделий и т. д. Оставалось освоить кожевенное производство. С 13,5 лет я поступил учеником к кожевенному промышленнику В. Бабушкину в Луполово. Хозяин мой занимался кожей в нескольких видах: обычно он скупал уже выдубленные кожи, затем сам или наёмным трудом кроил их на разного рода изделия, после чего изделия подвергались хилению (приданию им формы ноги). Всему этому я начал обучаться не сразу, а спустя, примерно, год после поступления. И кто знает, может быть, вышел бы из меня хороший кожевенник, если бы жизнь не уготовила другое.
Как известно, в 1914 году началась империалистическая война с Германией. Очень скоро, после начала войны, вероятно, в 1915 г. было правительственное распоряжение, по которому всё сырьё кож надлежало сдавать земству для последующей обработки на нужды армии. И предприятие Бабушкина захирело. Надо было мне искать другое место. В 1915 г. по мере продвижения неприятельских войск на восток, ставка Верховного Главнокомандующего была перенесена из Барановичей в Могилёв, куда переехала и царская семья. В Могилёве в это же время была открыта шорно-седельная мастерская, изготовлявшая изделия для армии по заказу земства (в этой мастерской отец был мастером), но я шорному делу не был обучен и работать в мастерской не мог. Наряду с шорно-седельной мастерской, земство открыло обувную фабрику для армии. Работы на фабрике были механизированы: машины и оборудование были доставлены из США. Оттуда же доставлены кожи на подошвы, остальная кожа, местная, поставлялась земством. На эту фабрику в 1915 г. я и поступил работать. Работал я на небольшом станке, который выделывал еленки для солдатских сапог. Это небольшая из кожи деталь, по форме подмётки, которая укладывается внутрь под подошвой. Оплачивалась здесь работа выше, чем у Бабушкина. Там я получал 8 рублей в месяц, а на фабрике 12-15 рублей. На этой работе на обувной фабрике и застала меня Февральская революция.
Таким образом, до революции я успел познать долю рабочего. Образование моё ограничивалось начальной школой. Самообразованием я не занимался, только много читал — привычка осталась со времени работы в библиотеке. Политически я был совершенно не развит. И это несмотря на то, что мне было уже 17 лет, и что в семье моей матери были сильны революционные настроения. Так, один из братьев моей матери был бундовцем, неоднократно арестовывался Жандармским управлением и находился под его надзором. Другой брат матери, из опасения быть арестованным, нелегально покинул пределы России. Это произошло, вероятно, когда мне был год отроду, и со слов бабушки, его история представляется следующим образом. По достижении братом моей матери 20 лет он был призван в армию и определён в пехотный полк, квартировавший в Могилёве. Дядя мой по специальности был резчиком по дереву, занимался деревообработкой. Офицер роты, узнав о его специальности, поручил ему изготовить для него шкаф. Вскоре полк из города был переведён на лето в лагерь, который находился в окрестностях Луполово. Дядю же моего офицер оставил в городе доделывать шкаф. Через некоторое время шкаф был закончен, и офицер приехал в город, чтобы его забрать. Однако, осмотрев шкаф, офицер остался им не доволен и сделал моему дяде какие-то замечания. Дядя, видимо, защищая свою работу, возражал офицеру. Раздражённый офицер обругал моего дядю жидовской мордой. И тут дядя, развернувшись, дал офицеру пару увесистых пощёчин. У офицера был выбит зуб, и потекла изо рта кровь. Дядя убежал.
О дальнейших событиях я слышал уже от своего отца: семейный совет, после того, как дядя прибежал домой, решил выпроводить его за границу. Его переодели в гражданскую одежду, он надел синие очки, приклеил усы и сверху надел старомодный сюртук. Летним днём он покинул Могилёв. Как он пересёк границу нам неизвестно. Первое письмо от него пришло из Лондона, где он на первых порах работал стекольщиком. Затем кочевал по разным странам Европы. Был в Германии, Швеции, Румынии, Швейцарии. Обычно в мои школьные годы бабушка отдавала мне заграничные почтовые марки с конвертов его писем. Осел дядя на постоянное жительство во Франции и в империалистическую войну был солдатом французской армии.
И вот, несмотря на этот революционный и мятежный дух семьи матери, (а ведь я вращался в семье брата матери — революционера и его товарищей) к 1917-му году я был совершенно безграмотен. Я хорошо помню зимний день в начале марта 1917 года, когда я остановился у здания Петропавловской церкви в Луполово, на котором был наклеен Манифест Николая ІІ об отречении от престола. Постоял, прочитал, и ничего не шевельнулось во мне. Видимо, не дорос я ещё до понимания революционных событий. И всё же, революционный и мятежный дух сказались во мне позже, когда я не мог смириться с беззаконием и произволом в стране Сталина, его опричнины. Но об этом позже. В марте 1917 года, уволившись с фабрики, я покинул Могилёв и уехал в Петроград, где в учениках у мастера жил мой младший брат.
