Александр Булгаков●●Где Авель, брат твой?●От автора
| ← | Книга: Где Авель, брат твой? Характер материала: Эссе Булгаков, Александр |
→ |
| Дата создания: 2009. Копирайт: правообладатель разрешает копировать текст без изменений |
Они приблизились к тому селению, в которое направлялись. Он сделал вид, что хочет идти дальше, но они не отпускали его, говоря: «Оставайся с нами, ведь уже почти вечер и начинает темнеть». Расположившись с ними за столом, он взял мацу, произнеся браху, разломил её и дал им. Тогда их глаза открылись, и они узнали его. Но он стал невидим для них. Они сказали друг другу: «Разве наши сердца не горели в нас, когда он говорил с нами в дороге, объясняя нам ТаНаХ?» Они тут же поднялись, вернулись в Иерушалаим...
Евангелие от Луки 24:13-33
ОТ АВТОРА
Пора кончать с этой работой, иначе можно повторить труд Сизифа. Как ни шлифуй, всё равно будут какие-то неровности, а уж если рассчитываешь отдать это на суд посторонних людей, то тут предела не будет критическим замечаниям: здесь что-то неясно и здесь как-то коряво, а вот здесь надо бы упомянуть об этом. Так некогда слон, по одной басне, написал картину и пригласил зверей на их суд; картина была признана удавшейся, но каждый высказал пожелание: свинья — чтобы были жёлуди, медведь — чтобы был мёд, и так каждый зверь по вкусу соответственно. Слон учёл их замечания и внёс в картину дополнения, после чего звери единодушно сказали: «Ералаш». Хорошо ещё, что я отвечаю только за техническую сторону этого дела, т. е. за оформление того, что мне судьбой было предложено. За содержание же... Здесь приходит облегчающая мысль: «Мёртвых не судят».
То, что мне вот уже два года приходится разбирать не свои бумаги и пытаться как-то их связать, по крайней мере, логически, — всё это принадлежало моему другу, другу многолетнему. Но вот поди ж ты, я и не знал, что он ведёт какие-то записи. И лишь то, что мы с ним немало провели времени в доверительных разговорах, — то и помогало мне понимать прежде всего тему, чтобы иметь представление, в каком направлении выстраивать содержание.
Если бы не эта долгая наша дружба с прогулками под летним дождём или в неуютные позднеосенние вечера, во время которых Алёша вводил меня в круг своих размышлений, — то вряд ли я решился бы делать работу, которая, как мне кажется, получается у меня тяжело, со скрежетом. Его жена Тамара, теперь уже вдова, передала мне через сорок дней после неожиданной смерти мужа пачку бумаг, как-то нелепо перевязанных крест-накрест; передала, ничего и никак не пояснив, — да и что она могла мне сказать? Ведь эти поиски и размышления — удел мужчин; так определено, очевидно, Создателем и определено справедливо: зачем укорачивать ещё и женский век? Им дана счастливая отдушина — нетрудные слёзы и долгие разговоры обо всём, — поэтому в них меньше скапливается негатива.
Одиночество Алёшу сопровождало всегда, но оно было особого свойства. Это не одиночество бирюка, не угрюмость — совсем нет. Он был достаточно общительным, хотя и весьма разборчивым в выборе компании. Он как-то произнёс библейскую фразу, которая приписывается самому Соломону, и я её запомнил: «Дурные сообщества развращают добрые нравы»; может быть, по этой причине он и по телевизору смотрел в основном только новостные программы, да и то с большой долей недоверия. Скорее всего, его одиночество имело божественную природу, по меткому определению Н. Бердяева, которого Алёша понимал и ценил. Человек, который мыслит и видит хоть немного дальше и выше окружающей среды, уже по своему мироощущению одинок; при этом нет даже намёка на какую-то горделивость или высокомерие. Каким-то вечером он вспомнил слова любимого им Ивана Бунина: «Вся молодость моя — скитанья да радость одиноких дум», и это прозвучало у него как-то щемяще-грустно; я тогда почувствовал: вот уже и немолодость, а его это мучает.
Бумаги оказались неупорядоченными записями и письмами. Хорошо, что хоть авторы писем были конкретными: Алёша да его бывший классный руководитель, с которым он дружил вплоть до переезда того в Израиль. Полагаю, что время написания писем — буквально последние 2—3 года, потому что он как-то сказал мне, что отыскал своего старого друга. Письма Алексея были мне любезно пересланы «оттуда», но конкретные даты я так и не мог определить и решил, что не в них суть. Записи не были похожи на дневниковый жанр, и это очень облегчило мою задачу по обработке всего материала, так что я по-своему скомпоновал их с его письмами; боюсь, не всегда удачно.
Не хочу сказать, что всё это было для меня нежелательным бременем. Ради памяти друга у меня нет какого-либо досадного чувства, но если и свои мысли не всегда удаётся сформулировать верно и понятно, то тем более — не свои. Стимулировало меня в работе над этой книгой то, что я живо помню его неравнодушие к тем проблемам, которые он мне излагал и которые явствуют в его бумагах. И ещё: я видел в его исканиях совсем не личностные мотивации, и это ещё более импонировало. Религиозную фактуру я постиг плохо; однако понял его попытку подняться над религиозным консерватизмом, пожертвовав чем-то важным ради приобретения главного. Так делают опытные шахматисты.
Время, что приходилось обрабатывать его рукописи, заставляло меня в который уже раз прокручивать назад плёнку памяти, и вспомнилось слово «херем», потом оно встретилось и в письмах. Слово еврейское, и обозначает оно отлучение, проклятие, изгнание. Это слово я несколько раз слышал от своего друга, правда в шутливо-ироничной форме. Звучало же оно у него примерно в таком контексте: «Положение двусмысленное; как пройти между этими Сциллой и Харибдой, чтобы в доходчивой форме сказать то, что по большей части на уровне интуиции?
Ведь с христианской позиции мои взгляды повлекли бы за собой отлучение, а если бы кто-то из ортодоксальных евреев принял это, тоже будет "херем"». Он хорошо понимал мощную силу традиций во всех национальностях как инстинкт рода и всё-таки продолжал разрабатывать тревожащую его тему. Я тогда плохо представлял себе осознанность им того остракизма, которому он подвергся бы, если бы его наработки были опубликованы при его жизни. Сейчас же, когда, как мне кажется, я уже всё вспомнил и неоднократно передумал из его слов, всё больше мною осознаётся мужество его совести. Это достойно уважения, — вот почему я решил довести его дело до логического конца, т. е. до издания.
Каждый день понимая, что в нынешнее рыночное время шансов найти спонсора для книги с темой совсем не популярной — дело почти безнадёжное, я всё же верил, что если не сегодня, то в каком-нибудь завтра в чьей-то душе это отзовётся, — и тогда решатся все технические вопросы. Не верил бы я в Высший Промысел, — зачем было бы тратить столько усилий?
