Абрам Бенцианович Соломоник●●О языке и языках●Глава 2
| ← | Книга: О языке и языках Характер материала: Исследование Соломоник, Абрам Бенцианович |
→ |
| Дата создания: 2009. Копирайт: правообладатель разрешает копировать текст без изменений• опубликовано с разрешения автора |
Глава 2. Язык как социальный организм
В предшествующей главе я пытался очертить язык с точки зрения его индивидуального пользователя, отдельного человека, включающегося в число носителей языка, который он впоследствии назовет родным или первым. Язык всегда и, прежде всего, является достоянием отдельных людей. Отдельные люди изобретали первые слова и продолжают сегодня выдумывать все новые и новые слова и выражения. Отдельные люди обучаются языку, и каждый человек — по-своему. Некоторые люди профессионально изучают язык и составляют для него правила и нормы. Но все это вместе взятое немедленно поступает в общую копилку, и язык оказывается общим для того или иного народа. Изолированные факты языка появляются на свет как результат индивидуальных усилий, но в целом такое обширное и разветвленное предприятие не может не быть явлением общественным. Даже сам факт появления первых слов, которые рождались у индивидуумов, был обусловлен стремлением наладить их взаимоотношения и коммуникацию с себе подобными. Так что уже по первоначальному намерению говорящего его речь с самого начала предназначена для совместного пользования. Один говорит, а другой слушает и воспринимает. Затем этот второй, если происходит коммуникация, говорит, а первый теперь слушает и отвечает.
С самого начала возникновения языка общество было крайне заинтересовано в том, чтобы превратить его во всеобщее средство коммуникации и взаимопонимания. Таким язык и становится. Почти с момента рождения мы включаемся в число говорящих на некоем языке — никто нас об этом не спрашивает. Затем идем в школу и, опять таки без нашего согласия, нас вынуждают изучать язык в качестве учебного предмета. И так всю жизнь. Мы вынуждены пользоваться языком, постоянно пополнять его и совершенствовать свои лингвистические познания. Пусть кто-либо попробует выделиться и выступить со своим собственным особым языком. Его просто-напросто не поймут. А если кто-либо будет говорить неправильно и с ошибками, его будут поправлять и наставлять на путь истинный. Язык — плод индивидуальных усилий, но он всегда предназначен для совместного пользования.
Кроме того, общество как бы торжественно принимает на себя обязанность хранить, пестовать и постоянно заботиться о национальном языке. Оно организует его изучение в школе и в других учебных заведениях. Оно в лице научных и административных учреждений, через печать и другие средства массовой информации доводит до отдельных граждан сведения о языке и об изменениях, в нем происходящих. Оно всячески подчеркивает свою заинтересованность в его постоянной эволюции. В результате непрестанных усилий язык становится национальной святыней, хранительницей традиций и культуры народа. Иногда даже говорят, что он воплощает в себе «национальный дух» или «душу народа».
Основная социальная характеристика языков: они призваны объединять людей
Те же мысли, только в более прикладном плане, выдвигали потом многие ученые, в том числе и так называемые этнолингвисты. Это — американские антропологи и филологи, которые изучали жизнь и языки многочисленных индейских племен, вытесненных белыми со своих территорий и доживавших свой век в резервациях с настроением приближающегося конца света. Среди этнолингвистов были выдающиеся ученые; я хочу назвать имена Франца Боаса, Эдуарда Сепира и Бенджамина Уорфа. Все они были в первую очередь антропологами, занимавшимися культурой, бытом и языками различных индейских племен. В этом контексте выдвижение на первый план связей между языком и культурой было вполне естественным. Делали они это в духе идей Гумбольдта, только на материале конкретных живых языков, что привело к подробному описанию изучаемых языков и к новым идеям общелингвистического и философского плана (см. ниже).
Сама по себе идея рассматривать язык как средоточие национальной культуры (и в этом смысле «национального духа») вполне разумна и плодотворна, поскольку она справедлива и открывает новые стороны в изучении самих языков. Однако ее использование для вненаучных (к примеру, идеологических) целей приводит к ряду неожиданных и неприятных последствий.
Крайние воззрения, вытекающие из идеи «язык — прибежище национального духа»
В русле выдвинутых Гумбольдтом идей представители различных этносов стали высказываться в том смысле, что дух их народа выше и развитее всех прочих, а также и прибежище этого духа — язык данного народа — лучше во всех смыслах всяких других языков. Это — явный националистический перегиб, никак не обоснованный историей существующих языков. Языки нельзя сравнивать между собой по шкале «лучше — хуже». Речь может идти лишь о сравнении разных ступеней развития отдельных языков: сегодня они находятся на таком-то уровне, а завтра обязательно становятся более зрелыми и приспособленными к выполнению стоящих перед ними задач. По этому параметру сравнение возможно только при наличии какого-то эталона для сравнения. Им в наше время могут стать самые развитые языки, вроде английского, немецкого, русского и других. Но такое сравнение языков обязательно должно включать и фактор возможности любого из них к дальнейшему совершенствованию. (Здесь я называю в качестве примера ряд случайно пришедших мне на ум языков. К ним можно было бы добавить множество других. Так что заранее прошу прощения у тех, чьи языки я не упомянул.)
Кроме того, что язык является хранилищем национальной культуры, где собраны ее характерные проявления, он еще выступает как знаковая система. К тому же знаковая система открытого типа, то есть поддающаяся постоянному пополнению и исправлению. Любой язык (я подчеркиваю — любой из живых языков!) может и должен стать законченной системой выражения культуры данного народа, и он всегда совершенствуется для этого по всем лингвистическим показателям. Этому будет посвящена данная глава и многие следующие за ней. Сегодня язык того или иного народа в силу исторических причин может оказаться беднее других языков, но у него всегда имеются внутренние ресурсы для исправления положения. Специфическое строение языковой системы (грамматика и его лексический запас) может быть различным; количество вариантов не поддается исчислению — сколько языков, столько и вариантов. Но любой из них открыт для продолжения и достижения новых высот.
Во многих странах находились и находятся ура-патриоты, которые, апеллируя к особенностям национального языка, пытаются доказать его преимущество над другими языками. Подспудно проталкивается идея превосходства национального характера, исключительности своего «национального духа». Грешили этим и русские националисты, особенно славянофилы. Вот высказывание Константина Аксакова, сына выдающегося русского писателя Сергея Аксакова и теоретика славянофильства: «В русском языке видим мы высочайшую изменяемость в слове; оно все движется, живет; один корень, как вечный дух слова, остается пребывающим, а все вокруг него, и с начала и с конца, движется и изменяется. Шесть падежей заменяют толпу предлогов, ослабляющих выражение, усеченное окончание прилагательных заменяет глагол „есть“, одна и та же фраза может быть представлена несколько раз, и всякий раз ее значение будет получать новый оттенок. Итак, отсутствие члена (артикля), и потом эта изменяемость в окончании и в начале слова, эти падежи, эта свобода и многоразличные оттенки и конструкции, следовательно, эта жизнь во всем, в каждой букве, отличают русский язык от других европейских. Русский язык ближе всех европейских к общему источнику (то есть к латыни), а потому вместе и самый древний и самый юный»[1].
В этом восторженном описании русского языка (а он достоин восторгов, только иных) нет ни одного здравого лингвистического аргумента. Вовсе не только для русского языка характерно наличие корня в словах и флективные к нему приставки. Являются ли падежи преимуществом перед глаголами с послелогами (предлогами, зависящими от глагола), как в английском, — большой вопрос: обе конструкции имеют как преимущества, так и недостатки. Обе успешно функционируют в своих языках. Почему отсутствие артикля тоже выставляется как преимущество, мне не понятно, — как раз наоборот. В любом языке одну и ту же фразу можно представить во множестве вариантов — таковы особенности синтаксиса языковых систем. Наконец, вовсе не латынь была первым европейским языком. Известно, сколь много латиняне позаимствовали из греческого языка, который предшествовал им и по времени, и в изобретении письменности. А уж по части юности — существует множество европейских языков много моложе русского.
Впрочем, цитированный отрывок можно было бы многократно умножить на такие же высказывания в других странах. Везде находятся свои ультрапатриоты, которые, имея смутные представления о лингвистике и не владея языками, помимо родного, считают именно тот язык, который им привили с детства, самым… самым. Поди разберись в хитросплетениях чужого языка!
А вот аргумент, который вошел в лингвистический дискурс (рассуждение) как теория в результате исследований этнолингвистов; и он оказался куда как сложнее и интересней. В конце 20-х годов прошлого века среди профессиональных американских филологов появился Бенджамин Ли Уорф (1897—1941), страховой агент по роду занятий и химик по образованию. Он проявил себя как талантливый исследователь и начал заниматься языком племени хопи (ютоацтекская ветвь языков). Эдуард Сепир быстро заметил талант новичка и поддержал его в оригинальном подходе к феномену языка. Когда появилась теория Уорфа, она вызвала бурную реакцию не только со стороны профессиональных лингвистов, но даже у обычной публики. Теория эта получила название гипотезы Уорфа-Сепира. Она заключается в следующем.
Мы можем осознать действительность только через призму языка. Поскольку язык по-разному структурирует воспринимаемую действительность, а мысли наши выражаются в основном с помощью языка, мы неизбежно воспринимаем реальность каждый по-своему. Этот разрыв еще больше усугубляется, если мы говорим на разных языках. Переход с одного языка на другой означает еще и переход в иную систему мышления, а это, практически, непостижимо для других людей. Следовательно, невозможно до конца понять представителю одного языка человека, говорящего на другом языке. Среди ученых тут же нашлись энтузиасты, которые решили развить эту мысль. Мол, у каждого человека свой собственный жизненный опыт, выражающийся еще и в том, что он создал в сознании свою собственную концептуальную схему окружающего его мира. И в этом случае пробиться через такую индивидуальную схему не представляется возможным; стало быть, до конца ни один человек другого не понимает. Попробуем разобраться в этой загадке; кстати, ей посвящен не один том научных рассуждений.
Вот мои возражения. Разумеется, у каждого человека (равно как у разных народов) имеется свой собственный жизненный багаж, который, в частности, отражается в том, как и что он говорит. Однако язык был создан и развивался прежде всего для кооперации, для преодоления непонимания в контактах между людьми, а не для их разобщения. Следует признать, что эту свою роль язык успешно выполнял и выполняет. Стало быть, вся наша жизненная практика свидетельствует о том, что, несмотря на различия, язык не является препятствием к сотрудничеству между людьми. Наоборот, он смягчает и преодолевает недопонимание как между людьми, говорящими на одном, так и на разных языках. В чем же здесь дело?
Да в том, что язык является лишь отражением действительности, а не самой действительностью. Действительность-то одна и та же, хотя и отражается в различных умах и, соответственно, в языковых высказываниях по-разному. При всей его значимости язык всего лишь знаковая система, призванная отобразить мир. Язык (любой язык) обладает всеми возможностями для того, чтобы сгладить противоречия, возникающие между людьми по поводу оценки одного и того же события и его восприятия. Эта знаковая система создается таким образом, чтобы не только пассивно отображать действительность, но чтобы еще и рассуждать о том, что люди увидели, услышали и восприняли. Все наши разговоры направлены на то, чтобы обменяться мнениями, подробно их рассмотреть и придти (либо не придти) к общему знаменателю. Знаковые системы существуют не только для того, чтобы отражать впечатления, но еще и для того, чтобы «ощупать» их со всех сторон, убедиться в их правильности либо неправильности, чтобы осознать все последствия воспринимаемых событий и действовать в соответствии с нашим разумением. В семиотике (науке о знаках) это называется обработкой знаков, целью которой является придти к определенному выводу в отношении обсуждаемого предмета. А для этого в каждой знаковой системе существуют специальные алгоритмы обработки знаков.
Таким образом, языки были созданы для того, чтобы наводить мосты между людьми, а не для того, чтобы разобщать их. И в этом их главная социальная задача. Задачу эту, как показал многовековой опыт, языки выполняли и выполняют вполне успешно, как во взаимоотношениях между людьми одной языковой принадлежности, так и в межъязыковом общении. Сегодня мы достигли периода глобализации, когда народы во многом научились преодолевать языковые перегородки и совместно работать над сложнейшими проектами перестройки окружающей среды и самих людей. Сегодня, как никогда, нам требуются способы преодолевать языковые барьеры. Эти способы мы обсудим в следующих частях книги, а сейчас поговорим о некоторых дополнительных социальных признаках языков.
Языки обладают всеми свойствами социального «организма»
Что я имею в виду, когда употребляю слово «организм»? Прежде всего, я хочу сравнить язык с биологическим организмом, имеющим начало, кульминацию и конец. Возьмете ли вы в качестве примера растение, животное или человека, все они подчиняются этому закону природы. Аналогичным образом ведут себя и социальные организмы. Установленное людьми учреждение также когда-то начинается, затем развивается, достигает своей высшей точки и… завершает существование. Возьмите такой социальный институт как государство. Оно тоже рождается, затем развивается и постоянно улучшает свое положение, а в конце умирает.
Это последнее заявление может вызвать возражения — как же так, большинство сегодняшних государств не подают никаких признаков упадка? На самом деле мы живем в такой исторический период, когда идея национального государства постепенно и болезненно уступает место межнациональным структурам. Отдельные государства уже не могут в одиночку справиться с новыми задачами, стоящими перед ними, и объединяют свои усилия. Это — один из аспектов наступающей глобализации. Для социального организма не важно, умирает ли оно в результате уничтожения либо в результате его превращения в более объемную единицу. В любом случае данный «организм» завершает свой путь.
Как и всякий «организм», языки рождаются, развиваются до высшей точки расцвета, угасают и умирают. Лингвисты все языки подразделяют на две большие категории: живые и мертвые. Они изучают и те, и другие; лишь методы их изучения отличаются друг от друга. Мертвые языки изучаются только по письменным источникам, а живые — еще и путем записи речи людей, говорящих на данном языке. Пока существовали языки, не имевшие письменности, их можно было зафиксировать исключительно путем бесед с говорившими на данном языке, записи их речи и ее последующего анализа (смотрите пример такого исследования в настоящей главе). В наше время имеется масса языков и диалектов (я объясню потом, что это такое), которые развились до максимального состояния, то есть до такого, которое отвечает всем нуждам пользователей. Но имеются такие языки и диалекты, которые вымирают. В недавней информации, которую я нашел в Интернете, говорится, что «каждые две недели умирает один из языков мира»:
«Исчезновение языков, происходящее с беспрецедентной скоростью, грозит значительным изменением культурной картины мира. <…> На данный момент в мире насчитывается около 7 тысяч языков и диалектов, В ближайшие сто лет человечество лишится половины из них, а вместе с ними истории, культуры, знаний народов, говорящих на этих языках. <…> Сотрудники британского Института живых языков назвали главных виновников катастрофы. Глобализация и миграция вынуждают людей разговаривать исключительно на нескольких общепринятых языках. Остальные расцениваются как помеха в общении. К примеру, на английском, русском и китайском языках говорят почти 80 % населения планеты, и эта цифра постоянно растет…»[2]
Так что причины вымирания языков, как и многих других изменений, происходящих с ними, чисто социальные. Разберемся с этим подробнее.
Языки, как и другие организмы, растут и развиваются
Язык, которым мы пользуемся, постоянно меняется и совершенствуется. Мы, находясь внутри языка, зачастую не воспринимаем этих изменений, как не замечаем роста собственных детей, происходящего на наших глазах. Для этого надо как бы «отойти» от наблюдаемого события, осознать его немного отвлеченно либо по истечении какого-то промежутка времени. На самом деле, в течение нескольких десятков лет любой язык изменяется значительно, а в течение нескольких сотен лет — до неузнаваемости. Возьмите для примера тексты пушкинских времен, в них встречается много непонятных слов и архаичные грамматические конструкции. Что касается текстов допушкинского времени, то их, так сказать, «старообрядность» сразу бросается в глаза. Никто из русскоговорящих людей не станет сегодня говорить на языке, который бытовал во времена Пушкина. Я специально обратился к тому времени, потому что оно является как бы границей между старым и еще несовременным русским языком и языком нашего времени. Бывают такие периоды в развитии языка, когда он делает качественный скачок, подобно скачку между юношеским и взрослым возрастами у человека. В такой период язык обнаруживает очень быстрые изменения. Но об этом несколько позже.
Язык изменяется за счет наладки системы. Мы ведь решили рассматривать язык как систему знаков. Любая система требует постоянного совершенствования, тем более такая сложная и разветвленная как язык. Тут не хватает слова, там следует иначе высказать мысль: каждый из нас сталкивается с подобными неурядицами. И каждый раз находятся языковые средства, чтобы справиться с ними. Иногда эти средства оказываются столь эффективными, что удовлетворяют всех говорящих на данном языке; тогда они входят в общий оборот, вытесняя или дополняя прежний языковой инструментарий. В большинстве своем языковые трудности имеют социальную подоплеку — в нашу жизнь входят все новые реалии, и язык должен их воспринять. Очень часто приходится иначе говорить об одном и том же явлении. И опять требуются новые языковые опоры. Наконец, есть и эстетические причины: надоедает все время пользоваться одними и теми же словами и фразами, тогда выдумываются и активно внедряются новые. Особенно отличается в этом молодежь.
Магистральный путь развития языков тот же, что и у любых других организмов: от начальной и почти беспомощной стадии язык продвигается ко все большему укреплению собственных признаков и характеристик. Затем он приходит к полному развитию всех потенций, заложенных в нем, к их расцвету и постоянному обновлению уже в кульминационной зоне. Наконец, наступают закат и кончина.
Этим маршрутом я и последую в своем анализе.
Переход от аморфности к языковой зрелости
В предыдущей главе я перечислил теории, выдвигавшиеся лингвистами по поводу возникновения человеческих языков: из жестов, из эмоциональных выкриков, из элементарных слогов и прочее. Как уже говорилось, все эти теории являются не более чем предположениями; у нас нет доказательств о преимуществе одной теории перед другой. Скорее всего (и это снова только предположение), люди пробовали создать язык самыми разнообразными способами, пока не пришли к выводу, что наиболее успешным является способ выдумывать слова и произносить их с помощью тех органов артикуляции, которые в нас заложены генетически. К тому времени они находились еще в зачаточном состоянии, но их активное использование привело к коренным преобразованиям в самих этих органах и в мозгу. Постепенно язык набирал силу: люди осознали смысл слов-знаков, научились их правильно произносить. Новые навыки закрепились в физиологии человека и в его умственных способностях, что стало передаваться по наследству из поколения в поколение. Так возник язык, который и сам развивался на протяжении всей истории человечества, пока не превратился в то, что мы наблюдаем сегодня.
Известный российский языковед А. Н. Барулин писал по поводу возникновения языков (не одного языка!) следующее: «я склоняюсь к тому мнению, что человеческий язык был „изобретен“ в нескольких различных популяциях независимо друг от друга и вне их контактов друг с другом, а, следовательно, — скорее всего, уже после расселения homo sapiens по старому свету, то есть в период от 60 до 40 тыс. лет до Р. Х. Из этого же следует и прогноз, по которому в происхождении языка имел место полигенез, а не моногенез»[3].
По удачному замечанию Вильгельма фон Гумбольдта мы застаем любой язык «на полпути его развития». Но на этой стадии можно было зафиксировать некоторые языки еще в начале ХХ века. Теперь уже таких языков не найти, а вот век назад можно было обнаружить племена, которые разговаривали на «примитивных наречиях». Далее, в условиях зрелой мировой цивилизации, они быстро развиваются и достигают определенного совершенства.
Он это сделал так успешно, что на базе его описания возникла «этнографическая теория возникновения языков». Но прежде встает вопрос, как же он изучил язык принявших его людей. Оказывается, это можно сделать без словарей и учебников: в ходе совместной жизни, труда, бесед, с помощью жестов и подробных объяснений, заменяя одни слова на другие, синонимичные им, пользуясь другими подсказками. Он понимал новых друзей так же, как мы понимаем своих детей в период, когда их язык еще не оформился и чрезвычайно беден с точки зрения общих стандартов. Так же, как мы понимаем иностранцев, только начинающих говорить на родном для нас языке. К концу своего пребывания в Меланезии Малиновский мог уже разговаривать на тробрианском языке и общаться с окружающими. Он записывал слова этого языка, разумеется, латинскими буквами, так как у самих островитян письменности не было.
Однако передать картину тробрианского языка в том виде, в котором он существовал тогда, оказалось весьма сложной задачей. Фактически Малиновский решил ту самую проблему, которую выдвинул Бенджамин Уорф (смотрите начало главы). Тробрианский язык никак не походил на другие существовавшие языки, он отражал своеобразное мышление тробрианцев. Как же понять и отразить его с помощью другого языка, в данном случае английского? Малиновский справился с этой задачей, изобретя своеобразную методику. Он записывал фразу, которую слышал на тробрианском, латинскими буквами, переводил слово в слово, а потом в следующей строке объединял эти слова в понятные английские предложения (ниже в примере я перевожу их еще и на русский — А. С.). Малиновский вкладывал в предложения тот смысл, который вырисовывался из слов рассказчика, с одной стороны, и из того, что слушатель понимал в ходе беседы, с другой. Таким образом, он составил около 90 текстов на тробрианском языке. Они дают полную картину состояния языка в «дограмматический период» его развития (назовем это так). Свидетельство Малиновского уникально; я не знаю ни одной другой подобной попытки, столь же удачной, как у него.
Вот выдержка из одного его текста. В ней рассказывается о вражде между двумя племенами и о том, как тробрианцы прятались от врагов и не могли выйти в море на лов рыбы. Это было причиной голода, принесшего самые трагические последствия. По-видимому, это был один из драматических моментов в истории острова, о нем с ужасом вспоминали тогдашние его обитатели. Для нас этот эпизод важен еще и потому, что о нем рассказывается в прошедшем времени. А рассказать о прошедшем моменте значительно труднее, чем о том, что происходит сейчас перед глазами говорящего и слушателя. Вот какими словами предваряет Малиновский этот рассказ:
«В соответствии с незыблемым правилом полевых исследований, я позволял рассказчику говорить, не перебивая его, пока повествование проходило гладко и связно. Он все время повторял одно и то же событие, но разными словами. Вот к чему оно сводилось (каждая фраза нумеруется отдельно):
13. Kulumata bayse bi-tamwa’u-si: gala waga
(western district) this they might disappear no canoe
Из Кулуматы можно было выбраться только на каноэ
bi-la o bwarita ta-poulo.
he might go in sea we (i.e.) fish
он мог выйти в море, чтобы ловить рыбу
14. Waga bi-la i-gisay-dasi, boge i-katumatay-da wala.
canoe he might go they see us already they kill us just
Он мог выйти в море, где они увидят нас, и смогут убить
15. Bi-katumatay-da, gala bi-giburuwa veyo-da,
they might kill us no he might be angry kindred ours
Они могут убить нас. Нет, он очень рассердился, потому как наши родные
pela molu.
for hunger
будут голодать
16. Ta-supepuni o la odila, ta-gise waga, kay-tala -
we hide in bush we (i.d.) see canoe canoe one (w.l.)
Мы прятались в зарослях, где нас не видел никто. И не в каноэ.
gala, ta-la ta-poulo.
no we (i.d.) go we (i.d.) fish.
И не пошли ловить рыбу».
Чувствуя, что даже конечный текст оставляет желать много лучшего, Малиновский добавляет: «Если читатель остается в недоумении по поводу некоторых деталей рассказа, то он должен принять в расчет тот способ, которым я составил повествование, придав ему завершенный вид. Увы, средствами, находящимися в распоряжении этнографа сегодня, невозможно передать некоторые стороны нашей беседы. Вот если бы я имел в своем распоряжении фонограф, чтобы записать подлинный голос рассказчика! Как он трепетал от эмоций при описании несчастий и болезней во время голода; его сравнительное спокойствие и удовлетворенные интонации в рассказе о том, как в деревне после эпидемии вновь воцарилось благоденствие; его ужас и страх, когда он говорил о магических заклинаниях вождей… Опять таки, если бы я мог воспользоваться кинематографом для передачи выражений его лица, положений тела, важнейших жестов, это бы придало рассказу дополнительные характеристики».
Это последнее замечание чрезвычайно важно для нас. В условиях, когда язык находится еще в зачаточном состоянии (беден словами и в нем отсутствуют важнейшие грамматические категории), огромную роль приобретают паралингвистические моменты — жесты, позы, мимика, интонация и бесконечные повторы. Любая специфическая система знаков стремится стать вполне самостоятельной и избавиться от обращений за помощью к другим системам. Также и язык стремится стать независимым и опираться лишь на языковые средства. Их он и развивает. Сегодняшние языки в большинстве своем находятся на такой стадии, когда они почти всегда обходятся собственными ресурсами. Их у него предостаточно, чтобы справиться с любыми речевыми затруднениями. Даже говоря по телефону или передавая письменное сообщение по факсу, мы прекрасно обходимся чисто языковыми средствами для успешного выполнения наших задач. Об этих средствах мы будем много говорить на страницах данной книги. Теперь о других социальных факторах развития языка.
Территориальное распределение языков
Изучая языки по всему миру, ученые разбили все существующие языки на несколько семей. В одну семью входят языки, имеющие один и тот же праязык, то есть единый корень, начинавший всю семью. Языки одной семьи с течением времени разошлись до такой степени, что люди, говорящие на одном из них, не понимают людей, говорящих на другом языке той же самой группы. Это значит, что их расхождение началось так давно, что различия между ними стали непреодолимыми для понимания, казалось бы, родственного языка. Ученые выяснили, что русский, английский и немецкий языки принадлежат к одной и той же группе индоевропейских языков. Однако русским приходится специально изучать английский, либо немецкий, чтобы говорить, читать и писать на них. Языки эти настолько разошлись, что они не похожи ни по словарному составу, ни по своим грамматическим основам. Филологи смогли зарегистрировать разные стадии развития каждого из них, и только таким образом установили, что во время óно они были очень даже похожи и вышли из одного источника.
Эдуард Сепир (а за ним и некоторые европейские лингвисты) даже выдвинул теорию, по которой можно было, якобы, установить момент, когда началось расхождение двух конкретных языков, для которых установлен единый праязык. Он готов был подсчитать количество расхождений между этими языками и полагал, что расхождения равномерно распределяются во времени. Разделив количество расхождений на равные между собой периоды, можно было бы узнать, когда оба языка были слиты в один. Эта теория оказалась экстравагантной для большинства лингвистов и практически не применялась. Во-первых, невозможно подсчитать количество расхождений между, допустим, русским и английским языками. Что такое «расхождение» в столь разных системах? За какой период следовало принять возникновение, скажем, n расхождений?
Ни один человек не может дать ответа на этот, казалось бы, простой вопрос. Кроме того, предположение, что расхождения равномерно распределяются по временным отрезкам, тоже малоубедительно. Наоборот, справедливым кажется обратное утверждение: есть периоды, когда языки изменяются быстрее обычного. В частности, такое происходит в периоды социальных потрясений. Русскоговорящие люди могут засвидетельствовать, что их язык резко изменился в последний период, в период распада СССР, когда вообще обрушился прежний уклад жизни.
Однако самый принцип изменения языков не вызывает сомнений. Эти изменения кажутся медленными в масштабе отдельной жизни, но уже тогда они ощутимы. На протяжении же тысячелетий языки расходятся настолько, что даже ученые, использующие самые передовые методы, не могут подтвердить родственность языков, некогда произошедших из одного источника. В середине XIX века лингвисты основали науку, которую они назвали компаративистикой, науку о сравнении языков (comparativus по латыни означает «сравнительный»). Анализируя историю разных языков и сравнивая формы как существующих, так и отживших свой век слов и грамматических конструкций, они обнаруживают аналогии и делают выводы о том, что те или иные языки являются близкими либо отдаленными родственниками. Кроме того, они добираются до языков, от которых отпочковались их живые потомки. Таким вот образом ученые реконструировали генеалогические древа многих языков. Во всяком случае, все существующие ныне языки распределены ими по соответствующим семьям либо объявлены «независимыми», не принадлежащими ни к какой из известных языковых семей.
Подробно я буду писать о территориальном распределении языков в третьей части книги. Здесь достаточно того, что вы получаете первичное представление о принятой в языкознании схеме деления языков. Ствол любого семейного дерева начинается с праязыка; от него отходят главные ветви, которые обозначают первичные языки, которые выросли из него непосредственно. От них уже отходят все более тонкие ростки, показывающие дальнейшее разветвление языков данной группы. Наконец, мы достигаем конечных «веточек», обозначающих ныне существующие языки и наречия, По месту своего территориального распространения данная семья получает название. Так, семья, к которой принадлежит русский язык, называется индоевропейской, так как сфера распространения включенных в нее языков концентрируется в Европе, в Индии и прилегающих к ним странах. Таким образом мы добираемся в конце до существующего живого языка. Затем идут уже ответвления от этого языка, то есть единицы менее распространенные, чем цельный язык; о них я буду говорить ниже, в следующем разделе.
Представьте себе дерево, где корнем является некий праязык. От него отходит ствол, а от ствола — большие ветки. Они на нашей схеме будут означать языковые семьи. От них будут ответвляться так называемые ветви одной и той же большой семьи; а от них — еще меньшие группы. В конце появляются конкретные языки, входящие в данную группу. Возьмем в качестве примера семью, к которой принадлежит русский язык. Ученые выяснили, что эта семья произошла от санскрита, языка, существовавшего на территории нынешней восточной Турции. На этом языке сохранились тексты; по ним и была проведена реконструкция данной семьи. Как было сказано, языки данной семьи называются индоевропейскими. Все они подразделяются на восемь больших ветвей; и в их число входит ветвь славянских языков. Она в свою очередь разбивается на группы — восточнославянских, западнославянских и южнославянских языков. Наконец, в группу восточноевропейских языков входит всеми нами любимый русский язык. Покажем это наглядно:
Если спроецировать нашу схему обратно — от конца к ее предполагаемому началу, то можно себе представить, что все языки появились из одного корня, что у них был единый источник, один праязык. Тогда мы приблизимся к религиозному объяснению их происхождения. Если вы помните, я останавливался на этом в первой главе. Там же упоминалось о моногенезисе (происхождении языков из одного источника) и полигенезисе (происхождении языков из разных, множественных источников). Сейчас самое время вернуться к обсуждению данного вопроса.
Я честно заявляю, что у меня нет на него четкого ответа, а есть только предположения. Мне кажется, что люди в процессе своего развития на каком-то этапе достигали такого уровня, когда они уже не могли обходиться без языка. К тому времени они были интеллектуально и по своим физическим задаткам подготовлены к его изобретению. Тогда они и придумывали язык: первоначально, по-видимому, неосознанно, а потом уже сознательно улучшая свое изобретение. Сначала язык появлялся в зародыше, в несовершенном виде, но он постоянно совершенствовался, а с ним совершенствовались и сами люди. Совершенствовалось и общество в целом, ибо оно получало такое мощное орудие для прогресса культуры и цивилизации, каковым является язык. Таким образом, моя версия происхождения языков — полигенетическая. Когда то или иное племя достигало определенной степени зрелости, оно придумывало себе язык и становилось подлинно человеческим объединением.
В любом случае, за давностью времени ученые лишены возможности восстановить точную картину происхождения языка (языков). Языки, существующие сегодня, настолько разошлись, что мы не можем найти их общие элементы и корни. Даже фонемы, отражающие звуки в различных языках и которых мало в сравнении с огромным количеством слов и грамматических конструкций, ученые не могут свести в единую схему. Звуки эти настолько разнообразны, что исключают предположение, будто они могли когда-либо совмещаться в одном языке, а потом распределились по разным языковым группам. Да и сами системы сконструированы настолько неодинаково и основываются на таких разных и даже противоположных принципах, что это обстоятельство заставляет нас думать о множественности источников их происхождения. Все это — вечные вопросы языкознания. Сотни, может быть, тысячи лингвистов пытались на них ответить, но они по-прежнему остаются открытыми.
Дальнейшее разделение языков на диалекты
В языках постоянное дробление используемого фактически наречия или говора не прекращается. Каждый из нас, говоря, скажем, на русском языке, пользуется одним из его территориальных вариантов, одним из его диалектов. Я, например, вырос в Ленинграде, и мне часто говорили, что я говорю на ленинградском (петербургском) диалекте. Есть особенности в речи людей, выросших на Вологодчине, в Поволжье или на иных территориях огромной страны. Чем же отличаются диалекты одного и того же языка? Во-первых, они не являются самостоятельными языками, но представляют один общий язык, и это можно сразу почувствовать. Говорящие на разных диалектах с легкостью понимают друг друга, а мелкие недопонимания сразу же устраняются.
С другой стороны, диалекты отличаются от общего языка по следующим параметрам. Существует некий специфический набор слов, характеризующий реалии, не распространенные в других местах. Например, слово «шáньги» обозначают своеобразные ватрушки, которые пекутся в некоторых областях Приуралья. В других местах такого вида хлебных изделий нет, нет и слова их обозначающего. В диалектах наблюдаются и фонетические различия (различия в произношении). В некоторых областях России окают. Вспомните, как говорил Максим Горький. Он родился в Нижнем Новгороде и резко выделял звук [о]. В некоторых местах цокают; скажем, на Вологодчине вы услышите [цо] или [чо] вместо [что]. Такие произносительные особенности в лингвистике часто обозначаются как говор. Повторяю, что все эти и иные отклонения от общей нормы, от принятого в стране литературного языка, не мешают диалектам принадлежать к единому наречию данной страны.
Следует отметить и обратную сторону диалектных отличий. Они все выделяются на фоне какого-то единого говора, который обозначается как стандартный и обязательный для образованного человека. Ему обучают в школах на всей территории страны и даже за ее пределами. В Англии, где язык метрополии распространился по всему миру в результате создания Британской империи, в качестве образца существует «королевский английский». В Германии в качестве примера для подражания был принят Bühne Sprache (язык, используемый на театральной сцене). В России таким эталоном является московский интеллигентный говор, которым пользуются дикторы центрального радио и телевидения. Надо сказать, что представителей данных профессий специально готовят, ставя им произношение и приятную манеру вести беседу. В интеллигентных семьях тоже стараются привить детям правильные нормы произношения, нужный набор слов и грамматически безупречную речь. И это — очень важный фактор правильного воспитания детей.
Диалектные языковые различия возникают в результате распространения языка на большой территории, но в местах тесного проживания людей, объединенных в закрытую социальную группу. Как было сказано, язык постоянно и довольно быстро изменяется. Он изменяется под влиянием различных факторов. Выше я упоминал такие причины изменения языков как самоорганизация системы и индивидуальные языковые предпочтения. Язык, как система знаков, постоянно «отлаживается», стараясь оптимизировать свои возможности. С другой стороны, пользователи языком отдают предпочтения своим собственным взглядам и вкусам, зачастую вводя в существующий язык различные новации. Есть и другие причины, по которым люди намеренно изменяют язык, например, стремление к тому, чтобы посторонние люди не поняли, о чем говорят члены этой группы. Мы остановимся на некоторых причинах языковых изменений ниже. Сейчас важно отметить, что они, эти изменения, происходят непрерывно и достаточно быстрыми темпами, поэтому единые языки расходятся по диалектам в короткие сроки.
Русичи постепенно распространились на огромной территории. В то время не было постоянных контактов между разными поселениями. Общины отделялись друг от друга, а их языки, постоянно изменяясь каждый сам по себе, превращались в диалекты одного и того же старославянского языка. В условиях налаживания контактов начинается обратный процесс — сглаживание диалектных различий. Когда стала укрепляться центральная власть на Руси, усилилось влияние единого центра, Московского княжества. От него исходили центростремительные силы, которые сплачивали различные диалекты в единый русский язык. В XIV—XVII веках происходило нивелирование диалектов и оформление единого языка. Начиная с XVIII века, со времени великого реформатора всей русской жизни, Петра I, это влияние становится решающим. Именно он повелел ввести печатный гражданский шрифт (до тех пор использовался только церковный шрифт). Он учредил первую газету, инициировал печатание таких книг, как «Юности честное зерцало» и «Арифметика» Магницкого. Начатые им социальные сдвиги продолжаются до сих пор. В их русле развивается и единый русский язык.
В наше время наблюдается тенденция к уничтожению территориальных диалектов. Причины этого: усилившиеся связи между некогда разобщенными районами; общий подъем образованности населения страны; широкое распространение средств массовой информации, передающих во все концы огромной по территории страны сообщения на одном стандартном языке. То же самое наблюдается во всех странах мира.
Продолжение процесса дробления языков
Тем не менее, полезно для нашего обсуждения выяснить, как происходил процесс деления языков на все меньшие подразделения, доходившие до индивидуальных различий в языке отдельных людей. Чем объяснить, что единый как будто бы организм становится таким гибким, что может удовлетворить потребности любого члена сообщества и его отдельных групп? Ведь растекаясь по разным поселениям, которые приобретали достаточную изоляцию, язык неизбежно становился самостоятельным диалектом. Почти в каждой деревне язык очень скоро приобретал диалектные черты. Если условия изоляции сохранялись, эти черты переходили во все большие различия по отношению к языку-источнику, а потом диалект и вовсе отделялся от него и становился самостоятельным языком. Наметим вчерне основные вехи такого процесса размежевания языков.
Язык — огромная знаковая система. По своему объему он превосходит все остальные существующие системы знаков: он больше, чем все рисуночные системы, больше чем системы записи, где от силы насчитывается несколько сотен знаков, больше всяких других систем, выдуманных человеком. Он даже больше, чем натуральный ряд чисел, который в принципе бесконечен, но из него мы обычно используем лишь очень малую часть. Язык же мы используем «на полную катушку» и постоянно — пока мы бодрствуем, а иногда даже во сне. Ограничения в языковом общении воспринимаются нами очень болезненно; пытка одиночным заключением ощущается человеком, прежде всего, как прекращение контактов с себе подобными и невозможность выразить себя. Таким образом, мы все время пользуемся языковой системой и делаем это очень интенсивно.
Неудивительно, что мы постоянно изменяем наш язык, орудие нашего общения. Мы его непрестанно «поправляем», потому что ситуаций общения так много и они настолько разнообразны, что нам всегда не хватает средств для точного высказывания. Сами того не замечая, мы постоянно придаем новые нюансы знакомым словам и выражениям, намеренно изменяем порядок слов, совершенствуем грамматические конструкции, находящиеся в нашем распоряжении. Мы, фактически, все время создаем новые языковые конструкции, так что изумление Ноама Хомского (очень известного американского лингвиста) по поводу того, что дети придумывают все новые и новые фразы, которые до того не были им известны, лишено всякого основания. Это — правило для всех нас, а не исключение для детей. Впрочем, Хомский и сам признал это обстоятельство, выдвинув тезис о том, что обращение языка к абсолютно новаторским высказываниям является его основной характеристикой. Именно это положение он превратил в исходную точку своих рассуждений о порождающей грамматике (см. ниже, главу 5). Почти любая наша фраза — новаторское языковое образование, как для нас самих, так часто и для языка в целом. Иногда наши изменения настолько удачны, что становятся образцами для подражания и входят в общий языковой запас.
Тем не менее, на пути постоянных языковых трансформаций имеются серьезные препятствия. Об одном из них рассказал Эдуард Сепир в своей замечательной книге Language («Язык»).
Книга Сепира написана в 1921 году; сейчас мы можем объяснить то же самое несколько иначе. Сегодня в научном мире популярна наука по имени синергетика. Она поставила своей задачей выяснить пути возникновения порядка из хаоса. В синергетике широко используется понятие «аттрактора». Аттрактор — это поводырь, который заставляет хаотически неорганизованную материю оформляться в виде четко очерченной структуры. Аттрактор прерывает цепь неупорядоченных причин и следствий в какой-то одной точке и выстраивает хаос как осмысленно организованную иерархию. Сложность, однако, заключается в том, что пока не произошел прорыв хаоса в каком-то одном из его аттракторов, никак нельзя предсказать, где и как это случится, и в каком направлении будет развиваться возможная структура. Аттракторов обычно много, и предугадать, какой из них будет главным, поведет всю материю за собой, а затем и придаст ей необратимое направление, бывает необычайно сложно и зачастую невозможно.
Нескончаемый поток языковых исправлений необычайно велик и хаотичен, но только те из них воспринимаются в языке, которые соответствуют его главному аттрактору, задающему конкретной системе общее специфическое направление. Для любителей самим доходить до всего предлагаю сравнить несколько новаций, которые предлагал Джеймс Джойс в своем романе «Улисс», с новациями, предлагавшимися еще одним неустанным речетворцем — Александром Солженицыным — в любом из его произведений. Вы сразу почувствуете разницу в подходах, обусловленную спецификой этих двух языков — английского и русского. Это поможет вам понять и разницу в «дрейфах» обоих языков.
Так вот и появлялись новые ветви языков. Постепенно они все больше и больше отдалялись друг от друга, двигаясь в соответствии со своими дрейфами. Иногда расхождение достигало степени диалекта, когда можно было вычислить язык-источник и его диалектное ответвление. Иногда диалекты переходили границу, за пределами которой такое сходство становилось почти незаметным, и они объявлялись отдельными языками.
Распределение языка по разным социальным группам
В данном разделе мы не будем говорить о дальнейшем дроблении языка, но о том, что один и тот же язык получает разные формы в «устах различных социальных групп». Речь идет об одном языке, но его применение заметно меняется в зависимости от того, какую группу людей он обслуживает. Иногда социолекты (назовем их так) значительно расходятся в зависимости от групп пользователей, что я и попытаюсь продемонстрировать в этом разделе.
Я уже писал в предыдущей главе о том, что разные социальные группы говорят на различных вариантах одного и того же языка. В ходе эксперимента, проводившегося Базилем Бернштейном и его группой, ученые пришли к совершенно однозначным выводам: в находящейся на нижней ступеньке социальной лестницы группе неквалифицированных рабочих дети говорили на упрощенном социолекте английского языка, и это сильно отражалось на их успехах в школе. Естественно, что группы с устойчивым социальным положением имеют гораздо бóльшие возможности в овладении всеми тонкостями родного и иностранных языков, чем остальные, менее привилегированные. Этим они пользуются для дальнейшего упрочения своего общественного статуса и материального положения. Но это лишь одна из ипостасей распределения языка по различным социальным группам, и она хорошо изучена.
Значительно интересней иное использование языка теми или иными группами населения, которые специально отделяются от основной массы и для этих целей создают для себя особый социолект и даже особую манеру общения. Например, в сегодняшней России, судя по многочисленным анекдотам, выделяется язык так называемых «новых русских». Он отличается бедным словарным запасом, обращением к ненормативной лексике и созданием своеобразного новояза, новых специфических слов: «типа», «однозначно» и других. Это не значит, что среди новых русских нет интеллигентных людей, которые говорят на правильном и богатом русском языке, но в общественном мнении они предстают именно такими. Их речь можно обозначить как жаргон, язык открытой социальной группы, который отличается от обычного языка особым набором слов и манерой их подачи. Жаргон создается не для того, чтобы что-то скрыть, но для обозначения принадлежности к «своей» группе, отличающейся по составу и социальному статусу. Жаргонными словечками пользуются для того, чтобы выделиться из окружающей среды, покрасоваться и показать свою причастность к специфической категории населения, которую ее участники считают самой-самой…, сливками общества.
Вот примеры из жаргона водителей «дальнобойщиков», шоферов грузовых машин на дальних рейсах. У них «баранка» — руль, «дальнобой» — междугородные рейсы на дальние расстояния, «водила» — шофер. Эту профессиональную группу разрекламировали во множестве сериалов на телевидении, и с их жаргоном познакомилась вся страна.
В последнее время возник жаргон пользователей компьютерами и Интернетом. Молодые ребята, преданные нововведениям, действительно перевернувшими нам жизнь, бравируют тем, что они «накоротке» с ними, и создают в переписке между собой особый язык и особый стиль общения. Они широко используют сокращения, фамильярные обращения, новые слова и широко применяют иконки вместо слов (например, «смайлики»). Знаете ли вы, что это такое? Это — символическое изображение лица в виде кружка и нескольких черточек внутри него. С помощью смайликов можно выразить массу эмоций: смех и слезы, удивление и счастье и т. д. Кроме них, используются и другие образы. В результате появляется новый международный язык, который пока находится в зачаточном состоянии, но имеет все шансы на развитие. Он достоин специального исследования. Следует отметить, что именно молодежь выступает постоянным инициатором новых жаргонов. Ей всегда недостаточно того, что создано до ее появления на свет, и она старается восполнить существующий язык новациями и упрощениями. Бояться этого не следует; сегодняшние молодые завтра становятся взрослыми и вступают в ряды охранителей того, к чему они привыкли.
Кроме жаргона, имеется еще арго (происходит от французского слова argot — просторечие). Это — тоже жаргон, но жаргон закрытой группы, которая не хочет, чтобы ее понимали не посвященные в ее жизнь люди. В качестве примера обычно приводят воровское арго. Его название в русском варианте — феня (ботать по фене значит на воровском языке «говорить на нашем языке», что произошло от «болтать на фене»). На данном арго «жук», «урка» — вор, «ссученный блатарь» — осведомитель, «люди» — воры, соблюдающие воровские законы. Название жертвы преступления — «лох», «фраер ушастый»; «перо» означает нож, «маслина» — пулю.
Использование языка для разных социальных ролей в индивидуальном поведении людей
Наконец, от группы мы спускаемся до отдельного человека, индивидуального пользователя языком. В нем сосредоточиваются различные социальные роли, которые индивидуум выполняет в отдельные моменты своей жизни. По образному выражению В. Шекспира «Весь мир — сцена», и на ней мы всю жизнь играем разных персонажей. Дома мы обычно хорошие семьянины, любящие родителей и своих чад. На работе — послушные исполнители воли своих начальников. Среди своих сверстников — рубахи-парни, готовые на все ради своей компании. Соответственно обстоятельствам меняется наш язык. Дома мы воркуем со своими чадами; на работе подобострастно говорим со своими руководителями и зачастую грубо — с подчиненными; с приятелями отпускаем вожжи и повествуем свое самое задушевное. Меняется лексика, синтаксические конструкции, интонации и манера речи.
Здесь самое время повторить, чем речь отличается от языка. Речь - это индивидуальный акт исполнения языка. Все, что находится в нашем общем языковом арсенале (в словарях и грамматиках) — это язык, который потом мы используем в речи. Самое говорение — речь, конкретное приложение известного нам языка. Речь по форме иногда полностью совпадает с нормами языка; тогда мы просто воспроизводим уже имеющееся. Но иногда рождаются новые языковые проявления. Так что, в принципе, речь направляется языком, но все же постоянно от него отступает, так как «на каждый роток не повесишь замок», а речевые ситуации столь разнообразны, что не всегда укладываются в стандартные схемы. Тогда рождаются языковые новации, многие из которых входят в обиход и принимаются на вооружение всеми пользователями языка.
Приведем несколько примеров разного языкового поведения в меняющихся обстоятельствах. Начнем с такого простого действа как приветствие. Своим друзьям вы скажете «Привет!» или «Здорóво!», родителям — «Добрый день!», учителю или боссу — «Здравствуйте!», а кое-кого, кто вам покажется недостойным внимания, вы вообще обойдете словами. Каждый раз и манера обращения, и знаки почтения по отношению к тому, кого вы приветствуете, будут меняться. Руку вы подадите приятелям, но не учителю, родителей поцелуете, а от враждебно настроенных к вам людей отвернетесь. По этикету людям, которые старше вас по возрасту или по социальному статусу, вы не будете подавать руки, но будете ждать, протянут ли они сами вам руку для пожатия. То же самое происходит в нашем обществе, когда мужчина встречает женщину и здоровается с ней; он будет ждать, протянет ли она ему руку для взаимного рукопожатия. У некоторых народов акцент в приветствии делается на жесте, а не на словах, этот жест сопровождающих. Вот как здороваются в Таиланде:
В тайском приветствии отражается уважение к собеседнику: чем больше уважаем тот, с кем здороваются или прощаются, тем более почтительны жесты. Так что с помощью жестов в Таиланде выражают то же самое, что мы выражаем словами и сопровождающими их движениями.
В России в классе ученики приветствуют учителя вставанием, а кое-где даже выходят из-за парт и становятся рядом с ними в ровные шеренги. В армии на приветствие командира отвечают хором принятой для этого формулой. В английской или американской школе учителю говорят «Сэр!», а в израильской школе его просто называют по имени, причем отчества не добавляют. Иногда просто обращаются со словом «Учитель!» Все зависит от культурных традиций данной страны.
На собраниях или конференциях выступающие открывают свою речь принятыми клише. В России это могут быть «Дамы и господа!» либо «Уважаемые коллеги!»; в англо-говорящих странах — «Ladies and Gentlemen!» и т. п. Слова для публичных выступлений соответственно выбираются; они не такие, какими данный текст вы рассказываете друзьям. Ораторскому искусству обучают специально. Это именно искусство, а не просто речь. Уже в древности люди это понимали. Вспомните знаменитого Демосфена, который от природы был наделен речевыми недостатками. Чтобы стать хорошим оратором, он брал камешки в рот и ходил в пустынном месте, отрабатывая отчетливую и понятную дикцию. Помните, что «Жизнь либо смерть часто зависят от вашей речи»; так говорили древние еврейские мудрецы.
Средоточие языка — в отдельном человеке
После того как мы подробно рассмотрели все разветвления языка, можно придти к тому, с чего начиналась эта глава, к выводу, что, в конечном счете, язык концентрируется в человеке, в отдельном индивидууме. Если язык в целом — явление общественное, то в отдельных своих проявлениях, в речи, он зависит от индивидуума, от его пристрастий и предпочтений, от его знаний и умений, от его социальной принадлежности и вкусов. Человек может прекрасно владеть общепринятым в данном обществе языком и его диалектами, может быть своим в различных социальных сферах и закрытых его фракциях, может сравнительно легко находить выход из разнообразных речевых ситуаций, а может быть неуклюж и неповоротлив в любой из них. Это зависит от того, насколько он ориентируется в различных языковых слоях, от его языковых способностей и от приобретенных жизненных навыков.
Теперь представьте, что он наделен выдающимися языковыми дарованиями. Тогда он их использует для манипулирования языком: он может стать писателем, либо известным общественным деятелем, ведущим за собой толпу, либо отличиться на ораторском поприще в суде или еще где-нибудь. Тогда он может воздействовать и на язык в целом, о чем я намерен писать ниже.
Или человек легко овладевает дополнительными языками, говорит, читает и пишет на многих из них. Таких людей называют полиглотами (от двух греческих слов: poly = много, glotta = язык). Это люди, знающие множество разных языков. О них я тоже буду иметь возможность поговорить особо.
Теперь представьте, насколько такой человек превосходит в своих языковых возможностях обычных смертных. Когда я был молодым, меня бесконечно кормили работами Маркса, Энгельса и Ленина. Из всех этих, в основном, бесполезных накоплений я вынес и запомнил только несколько умных мыслей. Одна из них такая: К. Маркс как-то сказал, что «человек, владеющий иностранным языком, вырастает на целую голову». И это — правда, так как сфера применения любого дополнительного языка увеличивает его возможности вдвое. А все те разветвления, которыми он овладел на своем первом языке, он может повторить еще раз. Так что делайте выводы сами. Кроме того, я достоверно знаю из своего жизненного и профессионального опыта (по основной профессии я преподаватель иностранных языков), что ни один из нас не знаком со своими языковыми способностями, пока он их серьезно не попробует на деле — либо при изучении родного, либо при изучении дополнительного иностранного языка. Либо для того и для другого вместе.
Примечания
- ↑ Аксаков К. О русской грамматике вообще. Сочинения филологические, ч. II. Москва, 1880.
- ↑ Давид Харрисон. Когда умирают языки. http://www.utro.ru/news/2007/09/20 (верно на конец 2009).
- ↑ Цитируется по http://www.lrc-press.ru/table/t-barul.pdf.
- ↑ Malinowski B. Coral Gardens and Their Magic. Vol. II (The Language of Magic and Gardening). London, 1935.
- ↑ Sapir E. Language. New York, Harcourt, Brace and Co., 1949.
